Юрий Поляков - Треугольная жизнь [сборник litres]

– Привет тебе, Абул-Сагэ! – поприветствовал друга Слабинзон и представил даму: – Линда, девушка моей мечты!

Линда оказалась на голову выше Борьки. У нее была короткая, почти мальчишечья стрижка, высокая, чуть изогнутая шея и тонкое, обложечной красоты, лицо.

– Олег, – сказал, смущаясь, Башмаков.

И увидел себя глазами этой девушки: новый, точнее, малоношеный синий пиджак с уже немодными петлистыми лацканами, пузырчатые, несмотря на тщательную утюжку, брюки и демисезонные ботинки на толстой подошве.

– У вас красивый галстук! – белозубо улыбнулась девушка и подала Башмакову тонкие пальцы с длинными черно-перламутровыми ногтями.

– Пройдемте! – приказал Слабинзон.

Когда они входили, негры совершенно синхронно, как механические болванчики, распахнули перед ними дверь и сняли цилиндры. Один негр оказался совершенно лысым.

Ресторан был оформлен в виде харчевни времен Рабле. На стенах висели мечи, шлемы, панцири и мушкеты вперемежку со старинными гравюрами – иллюстрациями к «Гаргантюа и Пантагрюэлю». В огромном, сложенном из валунов камине горел огонь, и на железной пике жарился целый кабан. Еду между столиками на тяжелых медных подносах таскали официанты, одетые в приталенные бургундские жакеты, старофранцузские штаны-шоссы, напоминающие балетное трико, и пулены – матерчатые тапочки с длинными остроносыми мысками.

Ресторан был полон. У Башмакова даже мелькнула спасительная мысль, что вот сейчас не окажется свободных мест – и они переберутся куда-нибудь, где поскромнее. Но к ним уже шел молодой человек в очках, похожий на референта. Однажды в «Альдебаран» приезжал кандидат в члены Политбюро Долгих. Так вот, у его помощника, постоянно что-то нашептывавшего на ухо боссу, была внешность точно такая же, как у этого ресторанного распорядителя.

– Прошу! – Референт улыбнулся и повел гостей.

Над столиком висела большая гравюра, изображавшая королеву Гаргамеллу, объедающуюся соленой требухой. Подвинув даме стул, референт точно из воздуха достал три меню – в кожаных обложках с золотыми монограммами Рабле. Названия блюд были написаны по-русски и еще, кажется, по-французски каким-то готическим шифром. Башмакова приятно удивили цены, они были или двузначные, или вообще однозначные. Но потом он приметил внизу приписочку: «Все цены в у. е.». У Башмакова противно уйкнуло в желудке.

– Здесь очень мило, – заметила Линда.

– Тут раньше была диетическая столовая, – сообщил Башмаков.

– Гораздо удивительнее, что раньше тут был социализм! – усмехнулся Слабинзон.

Возле их столика уже терпеливо дожидался официант, стыдливо прикрывая блокнотиком алый оттопыренный гульфик, завязанный двумя желтыми бантиками.

– Дорогая, ты выбрала? – спросил Слабинзон.

– А что вы порекомендуете? – Линда подняла на официанта нежные фиалковые глаза.

– Салат из морепродуктов «Нормандские дюны». На горячее – жаркое «А-ля Пантагрюэль». Артишоки изумительные.

– А вино?

– Рекомендую девиньерское пино…

– То самое? – удивилась Линда.

– То самое, – кивнул официант.

– Икра у вас свежая? – справился Слабинзон.

– Свежайшая!

– Отлично!

Официант ушел. Слабинзон некоторое время задумчиво смотрел ему вослед, а потом тихо вымолвил:

– Вот он – новый человек, какого так и не смогли воспитать коммуняки. Скромный, опрятный, дисциплинированный. Жалко, дед не дожил!

На сцене под огромным розовым кустом музыкант, одетый, как паж, в берете с пером, аккомпанировал на лютне белокурой девушке, а та тихо пела на незнакомом языке. На певице были пышная лиловая юбка на каркасе, бархатный корсет и стоячий кружевной воротник.

– Такие юбки в старину называли «хранительницами добродетели», – улыбнувшись, сообщила Линда.

– Да уж… – покачал головой Слабинзон. – Не завалишь.

– Интересно, на каком языке она поет? – риторически, чтобы замять скабрезность товарища, поинтересовался Башмаков.

– На средневековой латыни, – определила Линда.

Олег Трудович с уважением посмотрел на невесту друга и только теперь при свете ярких электрических канделябров заметил, что строгая Линдина блузка почти совершенно прозрачна и рубиновые соски просвечивают сквозь материю, словно свежая кровь сквозь только что наложенный бинт. И Башмакову вдруг страшно захотелось, чтобы этот необыкновенный ресторан стал обычным советским общепитом – с запахом подгоревшего мяса, доносящимся с кухни, с хамоватыми неопрятными официантами, с убогим ВИА и предпенсионной солисткой, поющей на пределе вокальных возможностей:

– Икра. Ассорти «Нормандские дюны», – объявил официант.

Он поставил перед каждым по огромному керамическому блюду и положил рядом металлические финтифлюшки, напоминающие ювелирно изготовленные клещи. На блюде перед Башмаковым лежал, грустно уронив натруженные клешни, большой лангуст, обложенный креветками и устрицами. Официант тем временем разливал из обернутой салфеткой бутылки в тяжелые мельхиоровые бокалы белое вино. Закончив, он поставил бутылку на стол. Башмаков приметил год урожая – 1984 – и тревожно нащупал в кармане сложенные купюрки.

– Трудыч!

– Что? – спохватился Башмаков, выплывая из прекрасного прошлого в суровое настоящее.

– Давай выпьем за Линдочку, мою любимую девушку!

Выпили. Вино напоминало молдавский рислинг, но было намного приятнее. Линда уверенно взяла затейливые щипцы и раздробила ими клешни своего лангуста. Олег Трудович с облегчением последовал ее примеру.

– Вы друзья детства, да? – спросила девушка, изящно прожевав кусочек.

– Мы братья, – сообщил Слабинзон.

– Не похоже.

– Просто Башмакова крестили, а мне на всякий случай сделали обрезание. И наши пути разошлись…

– Что ж, это возможно, если кровные родственники растут в разной культурно-знаковой среде. Но вы все равно не братья.

Слабинзон с восторгом посмотрел на Линду.

– Вы учитесь? – спросил Башмаков.

– Да, в аспирантуре МГУ.

– Видишь, Тапочкин, девушка, которую я люблю, аспирантка МГУ. Я просто не стал тебя сразу расстраивать.

– А о чем ваша диссертация?

– Я пишу о семантике возможных миров. Яакко Хинтикка. Пол Крипке… Представляете?

– Не очень.

– Это довольно просто. Вы кто по образованию?

– Мы по образованию советская техническая интеллигенция, – гордо объявил Слабинзон.

– Тогда вы легко поймете! Например, высказывания математики или логики «а – а» – это, как говорил Лейбниц, необходимо истинное высказывание, истинное во всех возможных мирах, а высказывание «Завтра я выхожу замуж» – возможно истинное высказывание, истинное не для всех возможных миров. Дальше только шаг – до идеи виртуальных миров…