Юрий Поляков - Красный телефон [сборник]

– А что мне твой драный иностранец?! Я ничего не боюсь! Это ты бойся! Думаешь, если ты стукач, то можно школьниц портить?

Настя всхлипнула и закрыла лицо руками.

– What is «stjuckatch»? [7] Что такое «стукач»? – спросил мистер Кеннди.

– Плотник… А carpenter… – объяснил взмокший Чурменяев, для убедительности демонстрируя, как молотком заколачивают гвозди.

Любин-Любченко облизнулся, собираясь что-то сказать, но не успел.

– А ты вообще молчи! – истерично крикнула Анка. – А то я сейчас всем расскажу, за какие художества тебе три года дали! Я у папашки интересную бумажку про тебя прочитала!

– А я молчу, – сник Любин-Любченко.

– Вот и молчи!

Возникла тягостная пауза. Надо было что-то делать.

– Анка! – взмолился я.

– А-а… Ты тоже хочешь узнать, что я о тебе думаю?

– Нет, не хочу.

– Почему?

– Потому что я знаю. Потому что я тоже о тебе думаю…

– Не стоит думать о такой дряни, как я. Но я всего лишь маленькая дрянь, даже дрянцо… А вы все – извращенцы!

– What is she saying? [8] Что она говорит? – спросил американец, чувствуя, что Чурменяев доносит до него происходящее в крайне адаптированном переводе.

– Perverts [9] Извращенцы. .

– О-о-о, my God! [10] О боже!

Анка вдруг тихо засмеялась, подошла к Витьку и положила ему на плечи руки:

– А ты, глупенький гений, ты-то здесь зачем? Беги от них, пока таким же не стал! Беги… Где твой роман?

– Вон. – Витек растерянно кивнул на газетный сверток, лежащий на диване.

– Ах, вот он где! – Она подбежала, схватила сверток, дразня, издали показала его американцу. – Это тебе, спиннинг трехчленный, нужно? (В этом месте Чурменяев запнулся от полного переводческого бессилия.) Ну-ка, отними! Сейчас мы посмотрим, горят рукописи или нет?!

И на глазах ошеломленной общественности она швырнула папку в камин. Сверток упал прямо на горящее полено и сбил пламя. По комнате прокатился вздох потрясения.

– Ну, мистер, не-знаю-как-вас-зовут-и-знать-не-желаю, достаньте! Или вы привыкли, чтобы вам рукописи из огня другие таскали?

Американец смотрел на все это с трепетным туристическим восторгом, с каким, наверное, смотрел бы на дикаря, глотающего живую кобру. Чурменяев вытирал пот платком и ничего ему не переводил. Анка тем временем снова подошла к Витьку, снова положила ему на плечи руки и заглянула в глаза так, точно старалась прочитать на роговице крошечные буковки правды. Каминный огонь, видимо, оправился после удара, и газета по краям начала стремительно коричневеть.

– Скажи, глупый гений, – спросила Анка, – тебе очень жалко? Это ведь твой роман! Он сейчас сгорит… Если жалко, я сама сейчас достану. Достать?

– Скорее нет, чем да… Да хрен с ним, с романом! – великодушно ответил Акашин. – Пусть горит к едрене фене!

– Молодец! Ты единственный человек среди этих извращенцев! – И она страстно поцеловала его в губы.

– Ментально… – только и вымолвил мой ошарашенный воспитанник, на глазах перевоплощающийся в моего соперника.

Мне показалось, что я чувствую на губах ее пьяное нежное дыхание. Тогда я бросился к камину и схватил щипцы…

– Не смей! – завизжала Анка. – Если ты это сделаешь – между нами все кончено.

– Между нами и так все кончено!

– Нет, ты еще не понимаешь, что значит – все… Только достань – тогда узнаешь!

Я остановился. Ее лицо горело сумасшедшим счастьем. Она сорвала с Витька уимблдонскую повязку, выхватила из его рук кубик Рубика и отшвырнула в сторону:

– Глупый, несчастный гений, тебе нужно бежать от них! Тебе нужно спрятаться! Все очень плохо! Я слышала, как отец говорил о тебе по телефону! Хочешь, я помогу тебе спрятаться? Хочешь?

– Скорее да, чем нет…

– Пошли! Ты меня боишься, глупый гений?

– Не вари…

Не дав договорить, она потащила его к выходу.

– Витька! – крикнул я. – Вернись, не ходи с ней, дубина.

Он растерянно посмотрел на меня и замедлил шаг.

– Не слушай его! – заговорила Анка. – Он завидует. Он просто завистливая бездарность! Эй, завистливая бездарность, ты всегда хотел написать что-нибудь главненькое. Достань и возьми себе! Нам не жалко! Нам ведь правда не жалко?

– Говно, – буркнул Витек.

И они направились к двери. Папка в камине была уже полностью охвачена пламенем. Вдруг у самой двери Анка остановилась, захохотала и, бегом вернувшись к Чурменяеву, на глазах восхищенного американца сорвала с руки автора «Женщины в кресле» «командирские» часы. Потом снова подбежала к Витьку и застегнула часы на его запястье.

– Теперь все… Пошли, глупый гений!

– Why has she taken the watch? [11] Почему она взяла часы? – изумленно спросил мистер Кеннди.

– It is her charm [12] Это ее талисман. , – чуть не плача, объяснил Чурменяев.

– О!

– Стойте! – заорал я. – Стой, Витька-подлец! Иначе я тоже расскажу про тебя правду!

Это было глупо, унизительно, а главное – бессмысленно. Как говорится, испугал ежа голыми руками! Витек остановился, посмотрел на меня с изумлением и сказал:

– Не вари козленка в молоке матери его!

Очнулся я, наверное, через несколько минут в кресле. Настя, расстегнув мою рубашку, массировала мне грудь, а Одуев старался влить в рот водку. Любин-Любченко, отдергивая, точно от печеной картошки, руки, отшелушивал с папки обгоревшие газетные страницы.

– Ничего… Только чуть-чуть папка обгорела, а рукопись цела! Шнайдер различает два типа огня в зависимости от его направленности. Огонь оси «огонь – земля», означающий эротизм, и огонь оси «огонь – вода», связанный с очищением и возвышением. Я думаю, тут налицо и то и другое. В доме есть какая-нибудь папка? Я рукопись переложу…

– Есть, в кабинете, – махнул рукой раздавленный Чурменяев.

Любин-Любченко подхватил обугленный сверток и понес в кабинет, я дернулся, чтоб его удержать, но Одуев с Настей не дали мне подняться с кресла. Тем временем Чурменяев жалостливым голосом начал что-то объяснять американцу.

– What a fantastic woman! – кивал мистер Кеннди. – It’s Nastasija Philippovna… really! [13] Фантастическая женщина! Настасья Филипповна, честное слово!

Вернулся Любин-Любченко и с недоумением протянул мне рукопись, уложенную в новенькую синюю папочку с белыми тесемками.

– No, give the manuscript to me, please! [14] Нет, дайте рукопись мне, пожалуйста! – замахал руками американец.

Чурменяев выхватил папку из моих рук и услужливо передал мистеру Кеннди. Тот с удовлетворением зажал ее под мышкой и дружески хлопнул хозяина по плечу:

– I must go! I’m being late for a plane! Good-bye to everybody! Stay in touch! [15] Я должен уходить! Я опаздываю на самолет! Всем до свидания! Увидимся!

Он пошел к выходу, а за ним, тараторя извинения, поспешил Чурменяев.

– Гнида заокеанская! – глядя ему вслед, сказал Одуев.