Том Шарп - Дальний умысел

— Пятнадцать тысяч фунтов плюс судебные издержки? — переспросила наутро Соня Футл. — За непреднамеренную клевету? Не может быть.

— Почитай, удостоверься, — предложил Френсик, протягивая ей «Тайме». — Там рядом, обрати внимание, про пьяного шофера: задавил двух детей и оштрафован на целых сто пятьдесят фунтов! Мало того, у него, бедняги, на три месяца отобрали права.

— С ума сойти. Сто пятьдесят фунтов за двух задавленных детей и пятнадцать тысяч — за оклеветанную женщину, о которой Джеймс и понятия не имел!

— Задавленных на пешеходной дорожке, — горько добавил Френсик. — Заметь себе: не где-нибудь, а на пешеходной дорожке.

— Бред. Собачий бред сивой кобылы, — сказала Соня. — Нет, как доходит до суда, так вас, англичан, хоть на цепь сажай.

— Джеймсфорт, наоборот, сорвался с цепи, — сказал Френсик. — Нам он теперь не автор. Он больше знать нас не хочет.

— Да мы-то здесь при чем? Мы фактической проверкой в гранках не занимаемся. Это «Пултни» обязаны были. Вот бы и отловили клевету.

— Черта с два. Как это, интересно, «отловить», что некая Дездемона Хамберсон проживает в графстве Сомерсет, выращивает люпины и причастна к «Женскому институту»? Такое нарочно не придумаешь.

— Ну, повезло тетке. Надо же — пятнадцать косых только за то, что ее обозвали нимфоманкой! Ничего себе. Да пусть меня сто раз так обзовут, я еще спасибо скажу, если за пятнадцать…

— Держи карман, — сказал Френсик, пресекая это крайне маловероятное предположение. — За пятнадцать-то тысяч я бы тоже запросто нанял пьяного шофера и раздавил бы ее прямо на пешеходной дорожке. Поделили бы с ним на двоих пятнадцать тысяч минус сто пятьдесят — и неплохо бы заработали. А если уж на то пошло, угробили бы заодно и мистера Гальбанума: зачем посоветовал «Пултни» и Джеймсфорту обратиться в суд?

— Ну, клевета-то непреднамеренная, — возразила Соня. — У Джеймса и в мыслях не было опорочить эту женщину.

— Само собой. Однако же он ее опорочил, а согласно Акту о диффамации от 1952 года, охраняющему в подобных случаях интересы авторов и издателей, клевета является непреднамеренной, если приняты были все разумные меры, чтобы…

— Разумные меры? Какие такие — разумные?

— Маразматик-судья счел, что вот такие: надо было пойти в архивы Сомерсет-Хауса и выяснить, не родилась ли в 1928 году девочка по имени Дездемона и не вышла ли она в 1951 году замуж за некоего Хамберсона. Дальше — просто: ищешь фамилию Хамберсон по ежегодникам Ассоциации люпиноводов; если ее там нет, соображаешь: а не проверить ли списки членов «Женского института» или, пожалуй, сомерсетскую телефонную книгу? Ничего этого сделано почему-то не было, и вот, пожалуйста: с них пятнадцать тысяч, а мы — пособники авторов, клевещущих на беззащитных женщин. Давайте шлите романы на адрес фирмы «Френсик и Футл» — как раз угодите на скамью подсудимых. Мы теперь изгои в издательском мире.

— Ну, уж не так все ужасно. Вляпались мы впервые, и кто же не знает, что Джеймс — отчаянный пропойца, с него и спросу-то нет, кого он там где обидел.

— С него, может, и нет, зато с нас есть. «Пултни» уже распорядились: Хьюберт звонил мне вчера вечером, чтобы мы ему романов больше не слали. Только пойдет об этом слушок — и увязнем по уши в финансовой, мягко говоря, трясине.

— Обязательно, конечно, надо кого-то подыскать взамен Джеймса, — сказала Соня. — Такого мастака по части бестселлеров враз не вырастишь.

— Люпины будем выращивать, — угрюмо отозвался Френсик и пошел к себе в кабинет.

День выдался преотвратный. Телефон трезвонил почти без умолку. Авторы интересовались, скоро ли их потянут на Королевскую скамью Высокого суда правосудия за то, что они использовали имена однокашников, а издательства возвращали принятые к публикации романы. Френсик сидел, снимал трубку, нюхал табак и старался быть вежливым. Часам к пяти ему это стало совсем невмоготу, и когда позвонил редактор «Санди график», не хочет ли он тиснуть обличительную статейку насчет британских законов о клевете, Френсик сорвался.

— Чего вы от меня хотите? — орал он. — Чтоб я сунул голову в петлю, а меня бы вздернули за пренебрежение к суду? Кажется, и так этот чертов кретин Джеймсфорт собирается опротестовать судебное решение!

— На том основании, что клеветнический пассаж про миссис Хамберсон — целиком ваша вставка, да? — полюбопытствовал тот. — Защитник, помните, как раз и предположил…

— Дьявол меня раздери, да я самого вас упеку за клевету! — завопил Френсик. — От Гальбанума я стерпел такой намек, только чтоб не скандалить в суде, а вы повторите-ка мне это при свидетелях — живо окажетесь на скамье подсудимых!

— Трудновато вам придется, — посочувствовал редактор. — Тот же Джеймсфорт будет против вас свидетельствовать. Он ведь клянется, что вы с ножом к горлу требовали опорочить миссис Хамберсон, а когда он не согласился, изменили текст прямо в гранках.

— Это гнусная ложь! — вскричал Френсик. — Скажут еще, что я сам пишу за своих авторов!

— А что, разве нет? — вежливо удивился редактор. Френсик осыпал его проклятиями и ушел домой с головной болью.

Четверг был не лучше среды. «Коллинз» отверг пятый роман Уильяма Лонроя «Седьмое небо», как перегруженный сексом. Из «Трижды Пресс» завернули «Напоследок» Мэри Гоулд по обратной причине, а «Касселз» отказалось печатать «Бельчонка Сэмми» из-за того, что бельчонок пекся только о себе и упускал из виду общественное благо. «Кейп» вернул одни романы, «Секер» — другие. Никто ничего не взял. И вдобавок разразилась драматическая сцена: престарелый священнослужитель, чью автобиографию Френсик снова отказался пристраивать под тем подлым предлогом, что будто бы мало кого заинтересует ежедневная хроника приходской жизни в Южном Кройдоне, сокрушил зонтом вазу и удалился вместе со своей рукописью только после того, как Соня пригрозила позвонить в полицию. К обеду Френсик просто ополоумел.

— Не могу больше, — заныл он, отскакивая от звякнувшего телефона. — Если меня, то меня нет. Скажи, что меня хватил удар, что меня вообще…

Просили его. Соня прикрыла трубку ладонью.

— Марго Джозеф. Она говорит — иссякла и не знает, сумеет ли кончить…

Френсик скрылся к себе в кабинет и скинул трубку с рычажка.

— Все, я ушел и сегодня не вернусь, — сказал он Соне, когда та возникла в дверях через несколько минут. — Буду сидеть и думать.

— Заодно почитай, — сказала Соня и шлепнула бандероль ему на стол. — Утренняя. Распечатать — и то было некогда.

— Вот я распечатаю, а она взорвется, — мрачно сказал Френсик и развязал шпагат. Однако в пакете ничего страшного не оказалось: только аккуратная машинопись и конверт, адресованный мистеру Ф. А. Френсику. Френсик не без удовольствия оглядел девственные страницы и незахватанные углы: никто, стало быть, к машинописи не прикасался, от сбытчика к сбытчику она не бродила. Потом он глянул на титульный лист, украшенный заглавием: «ДЕВСТВА РАДИ ПОМЕДЛИТЕ О МУЖЧИНЫ. РОМАН». Имени автора не было, обратного адреса тоже. Странно. Френсик вскрыл конверт и прочел краткое, деловое и загадочное послание.