Елена Роговая - Большой бонжур от Цецилии

– Мама, сейчас не до примет! Сдавайте чемодан, и хоть на последок посидим спокойно, – проговорил Семен, подталкивая багаж к регистрационной стойке. – С этой минуты наше счастливое число 725.

– Не знаю, не знаю. Дети, может быть, я совершаю ошибку?

– Это сейчас еще никому неизвестно, но даже не сомневаюсь, скоро все прояснится. Просто знайте, двери нашего дома для вас открываются в ту и другую стороны, – поддержала сомневающуюся свекровь сноха.

– Да, да. С сегодняшнего дня этот дом ваш, а мне уже ничего не нужно. Меня ждет другая, неизвестная жизнь, – начала было жалобно причитать Раиса Матвеевна. – Забыла сказать, Цилечку не забывайте. Исключительно приятная женщина. Как она расстроилась, узнав про мой отъезд! Шерстяной платок из ангорки на память подарила. Какое внимание! Навещайте ее. Может, и она когда-нибудь зайдет к вам в гости, так вы уж будьте вежливы, уделите время пожилой женщине. Она же актриса, а творческие люди в одиночестве долго не живут.

– Не переживайте, мама, мы позаботимся о ней, – постаралась успокоить свекровь Соня. – Даже если мы забудем Цилю Моисеевну, она обязательно сама о себе напомнит.

Как назло, очередь к регистрационной стойке продвигалась быстро. С каждым оформленным пассажиром Раиса Матвеевна становилась грустнее и грустнее. Она прекрасно понимала, что ближайший год, а то и два, не увидит семью.

Семен поставил чемодан на контрольные весы и понял, что проблемы только начинаются.

– У вас перевес в два килограмма, – объявила сотрудница, пристально глядя на пассажирку.

– Это плохо? – спросил Мишка.

– Как посмотреть. Рейс международный. За каждый лишний килограмм оплата в валюте. Может быть, вы что-то выложите и отдадите родственникам?

– Я и так им уже отдала все, что только можно. Вот, единственное, с чем мне осталось расстаться, так это маленькая сковородка, которая на чужбине будет мне напоминать родной дом, – попыталась давить на жалость Раиса.

– Господи, что только не тащат с собой! – недовольно буркнула девица, шлепнула печать и, пожелав приятного полета, отдала документы.

– Ну, что я говорила! – ликующе произнесла Раиса Матвеевна. – Число-то счастливое!

– Для кого как, – прошептала Соня, окончательно распрощавшись со сковородой.

Советского человека трудно чем-либо напугать. Советский человек многое повидал на своем веку и не собирается впадать в панику перед житейскими трудностями. Так думает каждый, пока не столкнется с визгливой теткой-контролершей, закрывающей пышной грудью выход безбилетным пассажирам или работниками погранично-таможенной службы. Даже если у вас все в порядке, мысли «а вдруг что-то не так, и все…» постоянно кружатся в голове, отнимая покой у отъезжающих и остающихся на родной земле заплаканных родственников. Для всех очевидно: ровная желтая полоса на мраморном полу безвозвратно разлучает родные души, выжимает из «предателей» Родины обильные слезы и вселяет абсолютную уверенность в смутном будущем, которое наверняка появится у них на чужбине.

Нездоровый страх перед работниками таможни вызывает учащенное сердцебиение, покраснение щек, обильное потоотделение и глубокое чувство вины у всех законопослушных (и не очень) граждан.

Состояние Раисы Матвеевны при прохождении таможенного контроля было сродни предобморочному. Она то и дело тяжело вздыхала, поглядывая с тоской на брошенную ею семью.

– Вы в отпуск летите или на постоянное место жительства? – поинтересовался сосед по очереди.

– На постоянное.

– Вот и я тоже. Бабка моя померла, и дети к себе жить зовут. В нашей деревне уже почти никого не осталось. Все разъехались. Школы нет, больница далеко. К врачу нужно в район ехать. Ноги у меня больные, чтобы с хозяйством управляться. Кое-как распродал скотину за бесценок, и к сыновьям. Дом у меня добротный был, да кому он в далекой деревне нужен! Городские купили усадьбу под дачу. Уезжаю, а душа рвется на части. Ведь жизнь там прошла. Могилы родных бросаю. Все бросаю!

– А я без сожаления оставила детям квартиру. Они у меня замечательные. Вон, стоят, ждут, пока я контроль пройду.

– Следующий, – поставленным голосом произнес таможенник. – Паспорт, документы, деньги, билеты.

Мужчина послушно представил офицеру все необходимое.

– Владимир Генрихович Штерн, – медленно произнес таможенник, – деньги везете?

– А как же без денег!

– Какую сумму?

– Сто пятьдесят марок, и, заметьте, не почтовых.

– Не положено.

– Как так не положено?

– Перебор, товарищ Штерн. Вы имеете право провозить валюту, эквивалентную тридцати рублям, и ни центом больше, – строго произнес таможенник. – Все, что выше – подлежит конфискации. Положенную сумму можете взять с собой, остальное отдайте провожающим вас родственникам.

– Не провожают меня родственники. Некому.

– Сожалею, – бодро произнес таможенник. – Значит, будем оформлять изъятие за незаконный провоз выше дозволенной суммы.

– Как изъятие? Я же их не украл! Продал дом, хозяйство, мотоцикл с люлькой.

– Сочувствую, но закон есть закон, – холодно произнес офицер.

– Как же так, сынок! Я ж в колхозе всю жизнь за трудодни, а потом копейку к копейке складывал, чтобы дом построить, детей поднять. Отказывали с бабкой себе во всем, а ты у меня их забрать хочешь. Нечестно это. И кто ж такой закон издал, чтобы трудового человека грабить?

– Сто марок – пожалуйста, а остальное подлежит конфискации, – не унимался таможенник. – Предъявите деньги к пересчету.

– Да как же это такое может быть, – растерянно произнес мужчина, доставая валюту из внутреннего кармана. – Я же в колхозе за трудодни… Круглые сутки в поте лица… Все за копейки отдал.

– Сожалею, – подчеркнуто фальшиво произнес служивый.

– Я же всю жизнь работал, а вы под старость лет меня их лишаете, будто я у государства что-то своровал.

– Не положено.

Лицо Владимира Генриховича стало бледным, губы затряслись, а глаза наполнились такой скорбью и безысходностью, что, глядя на него, Раисе Матвеевне сделалось плохо. Трясущимися руками сосед достал из внутреннего кармана деньги, завернутые в носовой платок. Только с четвертой попытки он расстегнул булавку, сдерживающую края тряпицы, и с отчаянием бросил банкноты на стойку.

– Забирайте! Все тогда забирайте, если у вас души нет! – плача, произнес старик, отталкивая от себя купюры.

Почти половина суммы упала на пол, но мужчина даже не попытался их поднять. Он стоял и плакал, не стесняясь обильных слез. Таможенник с безразличием посмотрел на отъезжающего и принялся считать оставшуюся лежать на стойке валюту. Очередь заволновалась в ожидании развязки.

– Попрошу соблюдать порядок и не мешать оформлению документации! – крикнул офицер в толпу. – А вам, пока еще товарищ Штерн, придется потрудиться и собрать с пола деньги.