Андрей Столяров - Не знает заката

– Да… кочегарили будь здоров, – согласился я.

Мы начали вспоминать, как тогда кочегарили. Нет ничего лучше подобных воспоминаний. Димон припомнил, как однажды, таким же летом, когда по случаю отъезда жен в отпуска мы несколько дней весьма интенсивно отмечали это событие, то на вторые сутки свободы я, видимо, окончательно съехав, каким-то образом выбрался на крышу через чердак и во всеуслышанье заявил, что отныне буду здесь жить. Дескать, много воздуха, света, небесный простор. Человек должен жить, видя над собой небо. Изображал Карлсона, добавил Димон. Даже пытался, взмахивая руками, перелететь на соседнюю крышу. А поскольку никакими силами увести меня оттуда не удавалось, Димону пришлось срочно притаранить туда очередную бутылку. И затем, дождавшись, пока я полностью отрублюсь, тащить меня, бесчувственного, как полено, обратно в квартиру. После этого он раскопал в чуланчике колодезную цепь метров десять длиной и весьма добросовестно приковал меня за ноги к радиатору батареи. А когда часа через два побежал в магазин за добавкой, то, возвращаясь, увидел, что я с балкона, гремя цепями, взываю к народу о помощи. Внизу уже собралась небольшая толпа. Слышались реплики. Народ мне активно сочувствовал. Хорошо еще не успели вызвать милицию. В общем, пришлось все это обратно расклепывать.

В отместку я рассказал ему, что в тот же период, когда, по-моему, день на третий у нас кончились деньги, мы, естественно, стали искать заначку, которую Димон как человек хозяйственный сделал еще зимой. Он твердо помнил, что сунул ее под линолеум, это точно, вот только как ни стучал себя по башке, не мог вспомнить – куда. Поскольку в целях усиления безопасности дважды потом ее перепрятывал… У меня Лидка какая? Сквозь бетонную стену видит… В результате мы отодрали линолеум сначала в чулане, затем – в туалете, в ванной, в прихожей, частично – на кухне, и прикидывали уже как вынести мебель, чтобы взяться за комнаты, но тут Думон все же сообразил, что мы делаем что-то не то. Оказывается, он действительно спрятал деньги под листами линолеума, но только под теми кусками, которые оставались после ремонта. Они себе спокойно лежали на антресолях. И потом мы еще двое суток приводили квартиру в порядок.

Далее Димон вспомнил, как я чуть было не употребил казанский пятновыводитель. Уже налил себе и ему, даже успели чокнуться, произнеся что-то возвышенное. Димон буквально в последний момент заподозрил неладное. Понюхал стакан, тут его, к счастью, и вывернуло. А я напомнил ему, что пятновыводитель он все-таки выпил. Это как раз перед тем, как снова побежать в магазин. Хотел, наверное, подкрепиться перед дорогой. Я в то время уже сидел на цепи, не мог ему помешать.

Тут Димон несколько засомневался.

– Но я же – живой, – сказал он, для верности похлопал себя по груди и тяжеловатому животу.

– А что тебе будет? – спросил я.

– Ну, не знаю… Как-то это не очень правдоподобно…

За это время в кабинет пару раз заглядывала молоденькая, лет двадцати секретарша и с извиняющейся улыбкой протягивала Димону бумаги на подпись. Треп-трепом, а просматривал их Димон очень тщательно. Одну даже вернул, сделав в углу пометку карандашом: Это – позже. Здесь надо подумать… – Сказал с неловким смешком: Вот так подпишешь не глядя, потом выяснится, что должен сто тысяч долларов…

Я тоже чувствовал себя неловко. Бог с ними, с бумагами, в конце концов нам всем приходится время от времени подписывать какие-нибудь документы. Возраст уже такой. Такое уже положение, когда от тебя что-то зависит. Но если бы мне лет десять назад кто-нибудь предсказал, что Димон, которому у нас в институте прочили чуть ли не Нобелевку, наденет галстук, солидный костюм, бросит пить и будет в итоге заведовать чем-то вроде Дома культуры, превратится в администратора средней руки, то я счел бы, что меня просто разыгрывают. Я помнил, как незадолго до моего отъезда в Москву, мы с ним поздним вечером прогуливались на заднем институтском дворе. Была какая-то морось, в здании, нависавшем над нами горели всего три окна. Голос Димона был с хрипотцой, только это и делало его немного живым. Не понимаю, говорил он, нахохлившись, засунув руки в карманы. Не понимаю, кому и зачем это нужно. Ну – отдадут площади этому бизнес-центру, ну – аренда, налог. Ну, здание, конечно, отремонтируют. Спохватятся через три года – где взять людей?.. Я все равно ведь не отступлю, – негромко говорил он. Пусть увольняют, пусть опечатывают хоть весь сектор. Перетащу оборудование в гараж, буду работать вон там… Глаза у него были, как у сумасшедшего.

Я знал, что ни в какой гараж он оборудование не перетащил, махнул рукой, пошел консультантом в фирму по экспорту-импорту, фирма потом, кажется, прогорела, что-то еще: чуть ли не книгами с лотка торговал. Затем – в каком-то выставочном комитете. И вот года четыре назад – Центр культурных проектов при администрации города. На самом деле – место для проведения разных мелких мероприятий. Те, которые попрестижнее, повесомей, администрация, естественно, берет на себя.

В общем, это был уже не Димон. Впрочем, и я уже был не я. И мы тоже были уже не мы. И это следовало теперь учитывать при разговоре.

– Так что тебя, собственно, интересует? А я, признаться, когда узнал, что ты приезжаешь, обрадовался. Думал – посидим, вспомним прежние времена.

Надеюсь, что голос меня не выдал.

– Честно говоря, сам не знаю. Буду вести работу Клуба, пока не подберут кого-нибудь из петербуржцев. Что это у вас тут руководители мрут, как мухи? Сначала один, потом – другой?

Димон искоса на меня посмотрел.

– Если честно, тоже – ни хрена в этом не понимаю. Работали, работали, все в порядке, вдруг – бац, выноси тело. Ладно, думаю, в конце концов всякое может быть. Сердце у него, говорят, было не очень. Прислали другого, начал работать, опять – бац, то же самое. Всего одно заседание и провел. Знаешь, ты себя – береги…

– Где они собирались?

Мы вышли из кабинета. Димон, поведя ладонью, сказал, что направо, через площадку, находится Мраморный зал, там – презентации всякие, творческие вечера, встречи с иностранными делегациями. Помещается сто – сто пятьдесят человек. А поскольку в Клубе всего пятнадцать слушателей, им, по согласованию, была выделена Голубая гостиная.

Он открыл дверь и повернул выключатель. Комната была действительно небольшая, вытянутая в длину, на мой взгляд, довольно унылая. Чтобы представить ее «гостиной», требовалось большое воображение. Этот статус ей придавал лишь эркер на три окна в торцевой дальней части, да еще, пожалуй, лепной бордюр в виде листьев, опоясывающий потолок. Остатки былого великолепия.

– Собирались они два раза в месяц, по четвергам, – пояснил Димон. – Темы заседаний выбирали, естественно, сами. Я в этот процесс никогда не вмешивался. У меня таких семинаров, знаешь, только по официальному плану – одиннадцать штук. Некоторые, правда, давно умерли. А эти… Ну, я как-то к ним завернул, посидел, послушал, вдруг они государственный переворот готовят. Обсуждали что-то такое – насчет структуры истории. Ну, наверное, интересно – кто этим интересуется…