Андрей Столяров - Не знает заката

Правда, меня встревожило одно обстоятельство: неожиданное признание Светки, что вчера она не могла до меня дозвониться. Свой сотовый телефон я не отключал, деньги на счете были, подзарядка ему не требовалась. Трубка вообще функционировала нормально, о чем свидетельствовал только что состоявшийся разговор. Можно было, конечно, предположить некую системную неисправность, сбой на линии, какие иногда происходят у самых надежных фирм. Однако это уже – ЧП, о котором операторы сразу же известили бы. Впрочем, гадать бессмысленно. Проще отнести это к разряду тех странных фактов, которые сопровождали мое пребывание в Петербурге. Мне не хотелось сейчас о них думать. Не хотелось думать о них, ничего зря накручивать, не хотелось снова ввергать себя в состояние маниакальной тревоги. Ни к чему хорошему это не приведет. Лучше оставить, как есть. Пусть все успокоится, выдохнется, осядет на дно, как мутная взвесь. Пусть прояснится само собой.

Это было самое правильное решение. Вообще Светкин звонок меня явно приободрил. Или, может быть, тут сыграл свою роль ночной ливень: переплески воды, дробь капель, рев труб, как будто возвещающих о конце света? Дождь в Петербурге – это ведь не то, что в Москве. Дождь в Москве – это просто одно из явлений природы. То, что в прогнозе погоды называют скучным словом «осадки»: немного сырости, немного грязи на улицах, немного транспортных неудобств, поскольку чаще, чем обычно, возникают заторы. А дождь в Петербурге – нечто совсем иное. Это уже не «осадки», это какой-то загадочный метафизический ритуал: светлая таинственная вода, плывущая ниоткуда и никуда, смывающая все лишнее, оставляющая только самую суть. Под дождем в Москве становишься просто мокрым, а под дождем в Петербурге – еще и немного другим. Будто вдруг понимаешь то, чего раньше не понимал, будто замечаешь те стороны жизни, которых прежде не видел.

Убирая постель, я даже что-то мурлыкал себе под нос, хотя музыкальный слух у меня напрочь отсутствовал, а, стоя под душем, отфыркивался с таким удовольствием, что любой бегемот позеленел бы от зависти.

Не так много и нужно, чтобы придти в хорошее настроение.

И лишь когда, обернутый полотенцем, я прошлепал из ванной в комнату, ощущая, что помолодел на несколько лет, и когда замахал, как птица, ладонями, чтобы они быстрее обсохли, обостренное за последнее время чутье подсказало, что в квартире, помимо меня, кто-то есть.

Я остановился, как вкопанный.

Сердце у меня подпрыгнуло и напряженным тугим комком запечатало горло.

Говорил он, наверное, минут сорок. Точно не знаю, я по часам не следил. И одновременно, ни на секунду не умолкая, успел совершить множество мелких действий: снял джезву с сушилки, насыпал туда кофе, налил воды, поставил ее на конфорку, дождался, пока закипит, нашел чашечки с толстыми стенками, сполоснул их, протер, выставил вместе с сахаром на поднос, перенес его в комнату, освободил место на столике, постлал салфетки, разлил тягучий ароматный напиток, высыпал в низкую плошечку горстку орехов и затем, открыв кейс, достал оттуда несколько папок в черных обложках. Все это – в едином режиме, связно, без каких-либо пауз. Не сбиваясь, не теряя нить разговора. Словно он исполнял сложный, скользящий танец, настолько заученный, что ни одна из каденций усилий уже не требовала.

Суть же его монолога сводилась к следующему. Борис полагал, что ситуация ныне находится в зоне критической нестабильности. Впрочем, ничего удивительного в этом нет. Ближние цели выработаны, а вектор дальнейшего продвижения не определен. Вспомни, откуда вообще возникла эта фигура. Когда Ельцин окончательно выдохся, со всей остротой встал вопрос о его преемнике. Причем, нужен был такой человек, который мог бы не позволить гиенам растерзать мертвого льва. Ведь требовали тогда отдать под суд, привлечь к ответственности за реформы, расследовать одно, другое, третье, четвертое. Чем это в результате могло бы закончиться? Войной элит, постепенно распространяющейся на всю страну. И вот попробовали тогдашнего премьер-министра – оказался мягок, не справился даже с собственным прокурором. Начали готовить другого – поторопился, обнаружил чрезмерные политические амбиции. А у этой кандидатуры были очевидные преимущества: во-первых, связи в спецорганах, которые можно было грамотно реализовать, а во-вторых, по его работе в администрации Петербурга складывалось впечатление, что этот человек выполняет взятые на себя обязательства. В политике, между прочим, большая редкость. И ведь действительно: сразу после избрания появился Указ, фактически, гарантирующий Ельцину неприкосновенность. Кстати, не только ему – его ближайшему окружению. Можно сказать, идеальная кандидатура. Но отсюда и трудность: все первые годы он находился в плотном кольце прежней административной команды, спутаны руки, под непрерывным контролем, только так, ни одного шага в сторону. Чуть ли не весь первый срок ушел на то, чтобы освободиться. И ведь постепенно достиг: сменил всех советников, руководителя администрации, почти всех министров, главу правительства, который демонстрировал независимость, выстроил «властную вертикаль», поставил на место слишком прытких губернаторов и президентов республик, в конце концов предотвратил возможный распад страны. В этом его заслуга, возразить нечего…

Борис перевел дыхание.

И вот он власти добился. Власти у него сейчас столько, сколько нет ни у одного законно избранного президента. Тиранов и диктаторов я в расчет не беру. У него – карманный парламент, который примет любой нужный закон, у него – колоссальный рейтинг, который дает ему право, практически, на любые действия, у него – послушное, исполнительное правительство, действующее по принципу «чего изволите?». Политических конкурентов у него нет. Оппозиция, даже если захочет, не способна ничего изменить. И что дальше? А дальше – пугающая пустота. Нет Большого проекта. Непонятно, чем можно удержать фокус внимания. Очевидно, что лозунг «Обогащайтесь!», который нынешние либералы выдвинули еще при Ельцине, у нас не работает. Он основан на логике протестантизма: успех в бизнесе, успех в карьере есть благоволение божье. Достиг успеха – значит спасен. Сделался миллионером – значит избран. Это – в подкорке. Это впитывается в сознание прямо с детства. А в православной реальности, к коей мы все, независимо от веры или безверия, принадлежим, спасение, то есть высшая цель, зависит исключительно от духовных усилий. Православие – вообще не деятельностная религия, она не требует от человека ничего, кроме веры. Это тоже впитывается с детства: в семье, в школе, на улице, с приятелями, с друзьями. Это непрерывно воспроизводится русской литературой, которая вот уже двести лет твердит то же самое. Счастье не в богатстве, а в праведности. Обрати внимание: у нас даже мещанство другое. Я имею в виду тот средний класс, который, по мнению западных социологов, консолидирует общество. У нас никто не будет переламываться ради новой машины, ради нового телевизора, если старый еще прилично работает, ради двенадцати комнат в доме вместо восьми. То есть, будут, конечно, но это такой ничтожный процент, который на сознание общества почти не влияет. Нужно, чтобы сменились два-три поколения, тогда, может быть, мифологема материального станет преобладающей. Придет другой воздух. Придут люди, которые им смогут дышать. Период полураспада ментальности, смены определяющей парадигмы, как известно, двенадцать лет. Всего, значит, лет двадцать пять – тридцать.