Константин Гирлин - Собрание сочинений. Том I

не выспалась: раскраснелась собою на черном тельце. Дворник гуляет по двору, забирает метлою, — на нем струйки света. Дышит воздух своим дыханьем нежным…

Сколько лет минуло с того дня!.. Кожа моя стала толще панциря, и не проникает сквозь нее тот чудесный свет радостного детства. Но я все еще помню его… И сердце чешется, в унынии просветленном. Принюхиваюсь-вдыхаю носиком, как кошечка, — ох, этого даже не выразить! Нужно ребенком пожить в этом мире, подышать вот этим воздухом святым.

Сегодня особый день, он будто весь из восторгов… настроеньице в лето вошло. Кажется мне, что я совсем-совсем старый, мудрый дедушка, только маленький такой, как комарик. Мой девятый день рождения — праздник какой для души: три раза по три, три — святое число, от Бога, я это знаю, — Святая Троица. И только страшное ворошится на совести — там грех…

Вчера потерял я любимую мою игрушку — динозаврика, птеродактилем называется, в мультфильме видел — и мне купили. Как здорово игралось… И вот — потерял. Улетел мой динозаврик во времена доисторические. «Чего ты нос повесил?» — успокаивает бабушка, а я хожу по двору в поношенной грусти с утра и до сумерек, ищу милую моему сердцу вещицу, такая уж она интересная-разъинтересная — где-то да затерялась. Хожу-брожу, всякий куст облазил, под каждый камешек заглянул — пусто. Улетел.

И когда я совсем опустил руки — жалобно так про себя попросил, светлой грустью: «Господи, всемогущий Отец, отыщи моего динозаврика, я буду хорошим до конца жизни. Клянусь». Только вымолвил, глядь — вот он, зелененький, приземлился в травушке-муравушке, листочком прикрылся — в прятки играет. Тянусь к нему в счастье, а сам так игриво напеваю-дразнюсь: «Обманули дурака на четыре пятака». Тогда научение мне было: взял и пропал динозаврик — испарился. Так и не нашел его. Только слова мои остались, про дурака-то, — как их воротишь?..

Сегодня я жду чудес, и страшно мне до ужаса, нехорошее предчувствие: Господь накажет! Не пойдет праздник, и не будет никаких чудес.

И вот гляжу я на дворик мой: каких только игр не придумаем; на цветные турнички — на них притаились все будущие мои кувырки-перевороты, таких забав сочиним… — как же здорово!.. И с балкончика просится мой старый велосипед, и ждет нас сухая земля, в пыли вся, — Господний покров; и теплынь святая!..

Гляжу на красоту в немой радости… слезы у меня на глазах.

Столько лет прошло… столько прожито и выстрадано, отдано живого-кровного, — а в глазах не высохли воспоминания. Такой хороший день сегодня! Такой великий праздник… — я родился .

На кухне последние приготовления. Бабушка возится, на столе чего только нет: вкусности разные, рыбка скумбрия, икорка, салаты невиданные — таких не кушал еще, картошечка, сладкого много, напитки — «детские и взрослые», — вся ее «мастерская» в пару, в милой домашней суете.

Выглядываю из-под стола одним глазиком, застенчиво, с тихим смехом, — очень интересно мне… аж до сердца смех доходит. Заметила бабуля, погнала, как кошку, — «Ишь, блаженный». Я не знаю, кто такой блаженный, но мне кажется, это что-то хорошее, что сейчас я именно такой.

У бабули темно-каштановая головка, прическа праздничная, и сама она нарядная, сказочная, только в фартучке, — занятая, забавная такая. Посечет потом коса времени: и станет седенькая совсем — кто-то ненарочно «испугает» мою бабулю: цвет весь выйдет с волос, вырвется с кожи пятнами… и ручки ее хозяйские будут трястись — сильно «напугают» любимую мою старушеньку. Это будет много позже.

Мама наряжает меня в новые джинсики и маечку. Смотрюсь в зеркало: какой я красивый! Свет от меня, цветущий румянец, и личико такое шкодливое — озорные карие глазки; не могу я сидеть на месте, бегать хочется.

Очень много гостей сегодня. Взрослые — в отдельной комнате, отмечают мой праздник своим манером. Только позвали — поздравили, открытки красочные в ручки дали, с любовью; слова приятные говорили; дядя Саша меня по головке гладил, подарил железную дорогу. Очень она мне нравится, и мне не терпится показать ее товарищам, чтобы и они радовались моему подарку.

Пришли друзья, нарядные-пренарядные, никогда такие не были, важные все, причесанные. Дарят от чистого сердца — я это чувствую… и очень смущаюсь: мне неловко от внимания. Я посидел бы, посмотрел, как кушают со стола, послушал бы, как обо мне говорят, — только в сторонке.

Лешки не хватает — не пригласил его. Наговорил он мне, будто двор наш на костях строился, по душам ходим — это он наверняка знает. Души под крестиками схоронены, а крестиков не видать — домами застроили; вырыли их, асфальту наложили. Пророчил, дескать, мертвецы страшно злые, не нравится им это, восстанут и на каждого наказание придумают, с собой заберут, и будут там пытать пытками разными, проклятиями покроют — отомстят за обиды. Не спал я несколько ночей, в холодном поту лежал, в темноту комнаты вглядывался — скелетов угадывал. Как я боюсь скелетов!.. и много еще чего боюсь… Лешка, брехун, и час назначил: агитировал к войне готовиться. Никак я не отойду — страшнючие, наверное, скелеты, злые. У них и сердца-то нету — где ему поместиться. А как без сердца можно?.. Дядя Саша объяснил, что живые страшнее мертвых: у них свой резон, а для мертвых все одно.

Столько сердца мне попортил Лешка — не позвал я его на праздник. И сейчас мне жалко его: наверное, дома сидит, на игрушки свои смотрит и думает, как нам тут всем весело без него.

Откушали мы сластей, посмотрели железную дорогу — так и катится паровозик, тут и вагончики интересные: «товарные» — объяснил дядя Саша; кнопочка на пульте есть — гудок пускать. Вот бы завтра поскорее: построю город внутри «дороги», промышленность будет налажена.

Поиграли мы, позабавились на подарки, но потом как-то расклеилось празднество: наелись от живота — и давай валять дурака, языками пошли — как их удержишь! За уши меня дергают — очень больно, а главное, унизительно, — это чтобы смешнее было; дразнят меня, задорят. Я не в обиде, только б меня не обижали, шутили бы, не делая шутки из меня. Смех у ребят нехороший… и я тоже смеюсь нехорошим таким смехом, против себя, «за компанию».

Артур — самый набалованный — взял мой телефон, позвонил кому-то и гадость сказал. Вот с чего нехороший смех начался, и я смеюсь, хоть и не смешно вовсе. Не нравятся мне такие шутки. Позже я уж Артура за его бестолковость отчитал, да только неприятность у нас вышла, большой раздор! Не принял он строгое замечание, плохой мальчишка, шаловливый. А так произошло, что и здесь напроказничал…

Вечерком выбежали во двор, лихие мальчишки — до крика, кто нас остановит!.. «Гуляки» — только и покачала бабуля головой. Стоим, разгоряченные, грудь наружу, и кричим в овраги зеленые — пугаем птиц; ко всем теплым летам кричим, вечерам неспетым, птицам милым: пти-ицы-ы!.. роди-мы-е!!! Рвем горло… И каждый думает о своем: Сережка — «буду борцом-медалистом, всех раскидаю», Игорек — «ученая степень, в науках признают».