Франческо Пикколо - Минуты будничного несчастья

Растения в доме.

Они занимают место.

Когда девочка в школьном дворе, по-моему понятия не имеющая о сложности жизни, спросила мою дочку, показывая на меня: «Это твой дедушка?»

И даже не столько это, сколько безудержно-веселая реакция моей дочери.

Унас вот уже несколько лет живет японский мальчик. Получается, что мы живем вчетвером: я, моя жена, дочка и японец. Он появился в один прекрасный день, и мы его приютили, сами не зная почему. Мы предоставили японцу кров и стол и со временем отдали его в детский сад. Мы стараемся не досаждать ему чрезмерным вниманием, но совсем не замечать его присутствия не можем.

Между моей дочерью и японцем большая разница. Очень большая. Например, моя дочка, сколько я ее помню (сейчас ей пятнадцать лет), никогда не потела, тогда как японец вечно обливается потом и от него плохо пахнет. Моя дочка моется, даже когда не потеет, а японец, стоит ему утром предложить принять душ, норовит удрать, поднимает крик, катается по кровати или прячется под кровать. Когда нам удается его заарканить, он начинает отчаянно рыдать. Все призывы к здравому смыслу ничего не дают: он начисто лишен здравого смысла. Приходится ждать, пока японец обессилеет от рыданий. Приходится ждать кучу времени.

Японец возвращается домой, будь то из детского сада или из парка, мокрый от пота. У его пота есть цвет, который колеблется от темно-коричневого до черного — чаще черный. Если японец остается дома, он все равно потеет так же, как в парке. Он носится по всему дому как угорелый, вскакивает на диваны, а иной раз бросается на людей с боевым кличем каратистов «Кия!» — это называется у него играть в кияйю.

Мы постоянно, даже зимой, держим окна открытыми настежь, чтобы при входе в дом не так чувствовался запах его пота.

Не знаю, приходилось ли вам слышать историю о белой и черной корове. Некто, намеревающийся купить корову, интересуется у крестьянина — владельца двух коров, белой и черной, — много ли они дают молока и хорошо ли оно. Крестьянин отвечает, что белая корова дает каждый день очень много хорошего молока.

— А черная? — спрашивает покупатель.

— Черная тоже, — невозмутимо отвечает крестьянин.

На этом история не кончается. Покупатель хочет знать, много ли они едят, и крестьянин отвечает, что белая ест очень много.

— А черная?

— Черная тоже.

Покупатель интересуется весом каждой, спрашивает об особенностях ухода за ними, и, отвечая, крестьянин всякий раз говорит о белой корове и каждый раз добавляет:

— Черная тоже.

Кончается тем, что покупатель не может удержаться от вопроса:

— Извините, а почему вы говорите только о белой корове?

— Потому что белая корова моя.

— А черная?

— Черная тоже.

Это я к тому, что моя дочка — это моя дочка, мой ребенок.

— А японец?

— Японец тоже.

Когда мы пытаемся поговорить с японцем, он, вместо того чтобы слушать нас, поворачивается спиной и норовит улизнуть. Он все время в движении. Лишь в двух случаях этот живчик не двигается, вернее, двигается, но не бегает сломя голову, — когда спит и когда смотрит по телевизору мультики: во сне он постоянно ворочается, расходуя уйму энергии, а смотря мультики, то сидит на диване, то ложится, то спрыгивает на пол, то, не отводя глаз от экрана, перескакивает с дивана на диван. Правда, ворочаясь во сне и смотря телевизор, он нам, слава богу, не мешает, и в это время мы находим его вполне сносным.

Иногда, смотря свои мультики, он делает то, чего я ни у кого до нашего японца не видел: не отрывая взгляда от телевизора, этот непоседа медленно вскарабкивается на спинку дивана и растягивается на ней. Непонятным образом ему удается ловко удерживаться наверху минут десять кряду, и эти десять минут — самое продолжительное за весь день время, в течение которого он не двигается, застыв на узкой верхушке диванной спинки. Впечатление такое, что при всей своей сомнительной в данном случае надежности это единственное место, где наш японец в состоянии преодолеть инстинкт непоседливости.

В эти минуты мы издали наблюдаем за ним с удивленными лицами, с какими следят в цирке за выступлением акробатов на трапеции. Иной раз, когда в доме гости, мы требуем от него не шуметь и подаем ему в этом пример. Все, включая нас самих, удивляются, почему японец выбрал наш дом, выбрал нас, и никто, включая нас самих, не может объяснить причину этого выбора.

С дочкой за ужином мы разговариваем. Иногда по вечерам она бывает неразговорчивой, иногда говорит охотно, и тогда мы болтаем на самые разные темы. Японец же с нами не ест, он ест или уже поел в другом месте — например, на диване, смотря свои мультики, и для нас чем дальше мы от него, тем лучше. Без японца нам спокойнее. Мы не хотим, чтобы нам мешали говорить с себе подобными, и бываем рады умиротворяющему воздействию на него мультиков, поглядывая в его сторону в надежде, что он в очередной раз уснет на диване и мы сможем перенести его в постель.

Нашему японцу постоянно подавай мультики, ради которых он вечно просит включить ему телевизор, и мы охотно соглашаемся. Когда же он об этом не просит, предпочитая, весь в поту, носиться с оглушительными воплями по дому, мы сами спрашиваем: «Хочешь мультики посмотреть?» И включаем телевизор, даже если японец говорит «нет».

Слово, которое японец произносит чаще всего, — «Кия!». Он может произносить его как несколько раз подряд «Кия, кия, кия!», сопровождая загадочными жестами, похожими на воинственные, так и соединять в одно длинное «Кияааааааай!», означающее, что он собирается решительно броситься на вас.

Это слово, заключающее в себе угрозу, не сходит у японца с языка. Вернее, сначала он бормочет что-то невразумительное, состоящее из набора слов типа форма / удар / защита / сильнее / вперед /дистанция, и только потом следует «Кияааааааай!».

Каждое предшествующее слово звучит все более решительно и подкрепляется угрожающими движениями тела и рук.

Я смотрю на него и, улыбаясь, киваю головой. Но вообще-то я его не понимаю, не понимаю, почему он такой непоседливый. Брал бы пример с моей дочки.

Его любимая игра под названием «игра в кияйю» заключается в том, что я должен неподвижно лежать или сидеть полулежа на диване либо на кровати, а японец тем временем располагается поодаль и как заведенный воинственным тоном произносит странный набор слов: смотри на него / вот он / руки / сильный / готов / защита / победить, после чего с истошным воплем «Кияаааааааааай!» неожиданно обрушивается на меня всей тяжестью своего тела, стараясь причинить мне нестерпимую боль коленом, стопой или локтем.

И причиняет-таки.

Я кричу от боли, прошу: кончай эту гребаную игру. Он плачет, злится:

— Ты сам сказал, чтобы мы поиграли в кияйю.