Эндрю Ридкер - Альтруисты [litres]

Итан глазел на табличку. «ФРАНСИН АЛЬТЕР». На самом деле никаких слов на двери не было. Буквы представляли собой пустоты, выгравированные лазером в – или на – металле. Выемки. Углубления. «СЕМЕЙНЫЙ ПСИХОЛОГ». Буквы были лишь иллюзией: контуры им придавало отсутствие материала.

– Угостишь?

Итан испуганно вскинул голову. Над ним стояла, глазея на водку, его сестра.

– А то! – ответил Итан. – Гадость ужасная.

Мэгги нагнулась, взяла у него чекушку и осторожно глотнула.

– Фу. Буэ. Кошмар.

– Я предупреждал.

– Польская картофельная водка?

Итан уставился в пустоту:

– Почему бы и нет? Своеобразная дань уважения нашим предкам.

Она села рядом и понюхала горлышко:

– Мы разве родом из Польши?

Итан забрал у нее чекушку:

– Не знаю. Запросто.

– Откуда-то оттуда.

– Из государств-сателлитов.

– Ага.

– Из тех мест, где у человека рождается комплекс преследования.

– Ага, ага. – Мэгги потянулась за чекушкой. – Странно быть дома, да?

Итан кивнул.

Мэгги хлебнула водки и поморщилась:

– Все стало каким-то другим. Сразу чувствуется, что мамы нет. Слишком чисто, и… какая-то странная чистота, да?

– Липовая.

– Все растения засохли, и пахнет «Уиндексом».

– Жуть, ага. Мне кажется, папа тут что-то менял, двигал. Точно не скажу…

– Менял, менял, это точно!

– И тишина ужасная.

– Вот именно! Тишина! Хотя ведь и мама никогда не была болтушкой.

– Фон создавала не она, – сказал Итан. – А ее пациенты. Люди, которые к ней приходили. В коридоре постоянно кто-нибудь ошивался.

– Да. Скучаю по тем временам.

– По гулу разговоров.

Мэгги сделала еще глоток.

– Полегче, может? – сказал Итан. – Голодный желудок и все такое.

Она прижала бутылку к груди:

– За мой желудок не волнуйся. Это не твоя забота, ясно?

– Ясно.

Мэгги ссутулилась:

– Думаешь, мама была хорошим психологом?

– Хм. – Итан громко выдохнул воздух через нос. – А это имеет значение?

– Нет, наверное. Просто хочется думать, что она была профи.

– Она знала подход к отцу. А это уже немало.

– И еще она была умная, правда?

– Да. Но какое это имеет значение?

– Я хочу запомнить ее умным и компетентным человеком, настоящим профессионалом. Теперь, когда ее не стало, она может быть какой угодно… И наш долг – запомнить ее правильно. Если не мы, то кто? Страшно ведь ошибиться. Какой мы ее запомним, такой она и будет, понимаешь? Нам нести это бремя. Я не хочу продешевить. Хочу, чтобы получилось объективно, а не так: «Вот кем была для меня мама». Хочу запомнить, какой она была на самом деле, а не только для нас. Но и обожествлять ее не хочется. Очень легко ошибиться, когда пытаешься описать человека. Я много об этом думаю.

– Ты слишком загоняешься.

– Чья бы корова мычала.

– О’кей, о’кей, согласен.

– Ты никогда не рассказывал, почему ушел, – заметила Мэгги.

– Откуда?

– С работы.

– А. Вон ты про что. – Итан покачал головой. – Да просто не мое это было. Такая ответственность. К тому же в половине случаев меня привлекали, чтобы оправдать уже принятые решения. Они мной прикрывались.

– Я всегда говорила, что ты заслуживаешь большего.

– Дело не в этом, Мэгги. Я про другое.

Она поскребла водочную этикетку:

– По-моему, мы с тобой первый раз это делаем.

– Что?

– Пьем. Болтаем. Как взрослые.

– Да, наверное.

– Мне кажется, это папа виноват… Что мы так обособились. Я не говорю «стали независимыми», потому что независимость – это вроде как хорошо и папа даже молодец. Но он никогда не пытался нас подружить, сблизить .

– У нас слишком большая разница в возрасте.

– Я к тому, что нас вообще не учили общаться с другими людьми. Включая друг друга.

– Ты пытаешься повесить на отца всех собак.

– Но он же виноват!

– Почему?

– Просто виноват, и все. – Мэгги рыгнула.

Итан засмеялся:

– Тебе точно хватит.

Мэгги поставила полупустую чекушку на кружок лунного света на полу. Они еще немного посидели рядом. Водка щекотала желудок. Из спальни, текстурируя тишину, доносился скрипучий храп Артура, а Итан и Мэгги смотрели на медную табличку с маминым именем.

– Хочу украсть тебя на денек.

Утро субботы. Итан сидел за кухонным островом напротив отца. Между ними стояло блюдо с шоколадными мини-пончиками «Донетт» и пакет грейпфрутового сока: Артур в последний момент смотался на заправку «Сёркл-кей» на бульваре Дельмар и впопыхах, с осознанностью, какую в вопросах питания проявляли охотники-собиратели эпохи палеолита, закупил там странной еды.

Похмельный Итан ответил:

– Хорошо.

Значит, к Чарли придется наведаться завтра.

Он посмотрел на свой откушенный мини-пончик и проклял себя за хроническую уступчивость. Почему он всегда так рабски послушен с отцом? Почему не может постоять за себя?

Итан сделал глубокий живительный вдох. В общем-то, побыть наедине с отцом будет даже полезно. Можно наконец поднять щекотливую тему: попросить денег в долг. Тема действительно деликатная, ведь мать завещала Итану крупную сумму… А что, в конце концов, может сделать Артур? Не откажет же он своему старшему ребенку и единственному сыну!

Итан знал, зачем ему нужен отец, а вот зачем он понадобился отцу? Впрочем, не важно: он просто ему нужен и это уже хорошо. Итан допил сок, представляя, как тот очистительным потоком проходит сквозь его тело и смывает стресс, тошноту, похмелье, а затем вышел на улицу и сел в машину.

Университет Миссури в Сент-Луисе (он же УМСЛ) и Дэнфортский университет с давних пор состояли в детско-сопернических отношениях (причем о существовании этого соперничества один из детей, как водится, даже не догадывался). Дэнфорт – подобно несдержанному и амбициозному старшему ребенку в семье – был основан почти на целый век раньше и мог похвастаться семимиллиардным целевым капиталом, одним из десяти лучших медицинских факультетов страны и сознательным отказом от борьбы за региональное первенство. Медицинская школа и подготовительные медицинские курсы были главной гордостью Дэнфорта: университетский журнал регулярно пел оды здешнему современному оборудованию и «головокружительному разнообразию» лапароскопической, эндоваскулярной и дистанционно управляемой аппаратуры, достижениям сотрудников в области малоинвазивной хирургии и их чудесному дару удалять воспалившийся аппендикс через рот. Вся эта аппаратура, конечно, закупалась на деньги студентов, которые платили за обучение по шестьдесят тысяч долларов в год (если им не посчастливилось иметь родителей в педсоставе). Малоимущим семьям рассчитывать на сколько-нибудь значимую финансовую помощь со стороны университета не приходилось. Хотя недостаток экономического разнообразия среди студентов был общепризнанным упущением Дэнфорта, руководству, по крайней мере, удалось решить проблему расового разнообразия: вместо афроамериканцев, склонных ходатайствовать о получении финансовой помощи, они стали с охотой зачислять детей богатых нигерийских аристократов. «Главное, чтобы были черные», – пробормотал в 2013 году один член ученого совета прямо в закрепленный на лацкане микрофон, забыв, что он включен. Ежегодный доклад о положении дел в университете наделал тогда много шума.