Фредрик Бакман - Мы против вас [litres]

Амат вихрем понесся к воротам, запястья были мягкими, равновесие идеальным, он уверенно вел шайбу. Все казалось так просто, он должен стать героем, он безупречен. Но Вильям уже просчитал ситуацию. Он растянулся во всю длину, шайба угодила ему прямо в шлем и отлетела в штангу ворот. А оттуда – в угол бортика. Филип завладел шайбой, вывел ее из зоны, она издевательски скользнула мимо беспомощно выставленных клюшек «Бьорнстада». Все было кончено.

Прозвучал безжалостный сигнал: конец игры. Красная трибуна взорвалась воплями радости, Вильям Лит исчез под навалившимися на него счастливыми товарищами по команде. Игроки в зеленом сжались от отчаяния, люди на трибунах с медведем на свитерах онемели перед лицом непостижимого.

«Хед» победил. «Бьорнстад» проиграл.

Хоккей – это просто. Это всегда справедливость. И всегда несправедливость.

В раздевалке «Бьорнстад-Хоккея» висело молчание. У проигравшей команды есть всего два способа переодеться: сделать это тотчас или не переодеваться вообще. А чтобы покинуть ледовый дворец – пять минут или несколько часов. Ни у кого не было сил даже потащиться в душ.

В раздевалку вошел Петер Андерсон. Посмотрел на игроков. Он понимал, что они чувствуют. Ему страшно хотелось как-нибудь воодушевить их, и он забормотал:

– Ну… ребята… матч был трудный. Но вы проиграли, и я хочу, чтобы вы…

Один из игроков перебил:

– При всем моем уважении, Петер, – не надо вымучивать из себя банальностей, что мы должны просто «забыть» или еще что-нибудь такое. Если по делу нечего сказать, лучше делай как привык: отсиживайся у себя в кабинете и помалкивай.

Это был прямой вызов. Его не уважают. Петер стоял у двери, сунув руки в карманы. Да, чаще всего он поступал именно так: отсиживался. Убеждал себя, что он спортивный директор, а не тренер, что добиваться уважения хоккеистов – не его забота. Но сегодняшний день отличался от других дней. Поэтому Петер сжал в карманах кулаки и выкрикнул:

– «Забыть»? ЗАБЫТЬ? Вы правда думаете, что я хочу, чтобы вы это ЗАБЫЛИ? Я хочу, чтобы вы ЗАПОМНИЛИ ЭТУ ИГРУ на всю жизнь!

Команда изумилась; он завоевал их внимание. Обычно Петер не повышал голоса, но сейчас он, тыкая пальцем в каждого игрока, начиная старшими и заканчивая Беньи, Бубу, Видаром и Аматом, прорычал:

– Сегодня вы – лузеры. Сегодня вы были в шаге от того, чтобы не проиграть. Так вот запомните хорошенько, каково это. Потому что ни вы, ни я больше этого не испытаем! НИКОГДА!

Наверное, он мог бы сказать что-нибудь еще, но сквозь стены ледового дворца пробился монотонный глухой стук, и все в раздевалке подняли головы. Сначала он казался барабанным боем, потом – будто кто-то пинает дверь, но скоро звук вырос в грохочущий гул, и только Петер понимал, откуда он исходит. Он и раньше слышал этот звук, двадцать лет назад, в тот волшебный сезон, когда целый город жил и умирал в зависимости от того, побеждала или проигрывала его хоккейная команда. В тот сезон Петер слышал этот звук в каждом ледовом дворце.

– Выходите на лед, – велел он.

Хоккеисты послушались. Петер за ними не пошел – он знал, что его там не ждут.

Команда «Бьорнстад-Хоккея» снова выехала на лед; трибуны уже почти опустели, лампы под потолком погасли. Но в торце еще стояли люди в черных куртках, и они отказывались замолкать. Они прыгали так, что под их ногами гудело дерево, их не было и сотни, но скандировали они, как десять тысяч человек: «Не прогнетесь вы – не прогнемся мы! Не прогнетесь вы – не прогнемся мы! Не прогнетесь вы – не прогнемся мы!»

Чтобы сказать хоккеистам: мы еще здесь. Чтобы напомнить, что значит клуб. Что клуб – это не право, а привилегия.

И вот уже вся основная команда «Бьорнстада» стояла на льду и скандировала вместе с черными куртками: «НЕ ПРОГНЕТЕСЬ ВЫ – НЕ ПРОГНЕМСЯ МЫ! НЕ ПРОГНЕТЕСЬ ВЫ – НЕ ПРОГНЕМСЯ МЫ!» Во дворце было пусто и темно, но ни на льду, ни на трибунах никого и не ждали. То, что происходило сейчас, происходило между командой и ее самыми верными фанатами. Они были семья.

Петер, заложив руки в карманы, в одиночестве постоял в раздевалке. Потом вышел из дворца и пешком двинулся через лес до Бьорнстада, домой, глубоко дыша подступавшей уже зимой и чувствуя себя лузером как никогда. Все уплывало у него из рук: его дети, его жена. Его клуб.

Стоило ли оно того? Ах, кто бы знал!

Тренеры «Бьорнстада» и «Хеда» встретились после матча в судейской. Разговаривали они по-тренерски – вежливо, но без особого дружелюбия.

– Отличный матч, – сказал Давид, в красном.

– Вы победили. Так что отличным матч вышел только для вас, – заметила Цаккель, в зеленом.

Давид улыбнулся. Они оба одной породы.

– Как там твои парни? – спросил он.

– Мои парни или какой-то конкретный парень? – ответила она вопросом на вопрос.

– Беньямин. – Давид пытался придумать, куда девать руки. – Я спрашиваю, как там Беньямин.

– В следующий раз мы с вами встречаемся в декабре. В декабре он отыграет весь матч! – пообещала Цаккель. Давид широко улыбнулся. Цаккель не ответила на его вопрос, но дала понять: когда они встретятся в следующий раз, она не проиграет. Она в первую очередь тренер, как и сам Давид.

– Отличный матч, – повторил Давид.

Он протянул руку, но Цаккель не сделала ни малейшей попытки пожать ее. Зато сказала:

– Этот Филип, ваш защитник, явно в звезду вырастет.

Давид гордо выпрямился. Филип всю дорогу был самым незаметным и слабым в команде, но Давид всякий раз оставлял ему шанс – и вот вырастил звезду.

– Да. Ему только нужно… – начал было Давид, но Цаккель перебила его:

– В следующий раз не разрешай ему подниматься на трибуну. Не дай втянуть его в политику!

Давид согласно кивнул. Да, они с Цаккель точно одной породы. Оба знали, что Филип может быть лучшим, но ничего не добьется, если станет ссориться с публикой. Элитный спорт не терпит такого рода вольностей. Игроку надо только играть. Хоккей должен оставаться только хоккеем.

– Сегодня он был медлительнее, чем обычно. После предсезонной тренировки не отошел… – начал Давид.

– У него болит бедро, – с железной уверенностью заявила Цаккель.

– В смысле?

– Правое бедро. Гиперкомпенсация. Посмотри на его спину, когда он стоит неподвижно, и увидишь – он горбится. Он тебе ничего не говорит, потому что боится тебя разочаровать.

– Откуда ты знаешь? – удивился Давид.

– В его возрасте я тоже так делала.

Давид долго колебался, но потом спросил:

– Кто тебя тренировал?

– Отец.

Говоря это, Цаккель ни на йоту не изменила выражения лица. Давид озадаченно поскреб шею.

– Спасибо. Поговорю с Филипом…

Цаккель достала из кармана клочок бумаги, нацарапала телефонный номер.