Михаил Елизаров - Земля

– Вроде да, – сказал я. – Нормальная. С характером, конечно. Но это же другое…

– Короче. – Никита налёг животом на стол, чтоб быть ближе ко мне, и перешёл на таинственный шёпот: – Вот она, к примеру, считает себя мёртвой. Это как?

Я опять почувствовал, что краснею. Вылил в стакан вторую половинку графинчика, выпил, отломил кусок чёрствого хлеба и прожевал бесчувственным ртом. Уточнил:

– Шутит?

– Не-а, на полном серьёзе. Причём обосновывает так, что держись!

Никита откинулся и позволил старенькой Елене поставить перед ним дымящуюся тарелку с солянкой.

– И ещё водочки нам, – он постучал ногтем по пустому графинчику. – Тоже триста… Видишь бабульку?.. – сказал он, глядя вслед нашей ветхой официантке. – Божий одуванчик… В гроб краше кладут. Но поверь, она себя явно не считает мёртвой. Когтищи какие себе намалевала…. – и пригорюнился. – А вот Алинка у меня мёртвая.

– Это игра такая, Никит, – сказал я расслабленным голосом. – Она как ребёнок, который переоделся в костюм зайчика и хочет, чтобы все взрослые считали его зайчиком.

– Хорошо, если б так… – Никита шумно похлебал солянки, затем покосился на ложку и отложил. – Не игра у неё! Я думал сначала, может, форма психологической защиты. Знаешь, типа, советы бывалых: повстречал медведя – притворись мёртвым, и он не тронет. Назовёшься мёртвым, и смерть пройдёт мимо. Имеются специальные практики, я интересовался. Даёшь себе установку: “Я умер” – и культивируешь переоценку восприятия, меняешь систему ценностей, полностью выключаешь эмоции, погружаешься в искусственное небытие – чтоб как в песне было. Если умер, не страшны тревоги и любые похую дороги…

Я вдруг обратил внимание, что из невидимых колонок до сих пор звучит “Учкудук”, должно быть по третьему или четвёртому кругу.

– А татухи её тебе как? – спросил Никита. – Не настораживают?

– Ну… Это ж личное дело каждого.

– Ладно я по дурости когда-то херню набил, – Никита потёр пальцем ожог от изведённого орла. – Просто ты, Володька, не всё видел. Алинка вся сверху до низу забитая, как якудза! Вообще не понимаю этой моды на татуировки – дорого, больно и на всю жизнь…

Я не выдержал и засмеялся. Испуга и напряжения больше не было. Наоборот, ситуация представилась мне в предельно комичном свете, а тут ещё и Никитин юморок.

– Я ж Алинку пиздец люблю, – тихо возмущался Никита. – Но стремаюсь даже куда-то полететь на отдых. Не потому, что мне это не нравится, просто за неё переживаю. Как другие реагировать будут?! Прикалываться над ней начнут…

Старуха принесла гуляш, поставила графинчик с водкой и неожиданно погладила Никиту по голове, словно маленького. Неуместная ласка не вызвала у брата никакого протеста. Он только вынырнул из-под её руки, сказал: – Ещё компотику бы… – и вернулся к нашему разговору. – Ну вот что обычные тёлки хотят открыть? Салон красоты или бутик. А этой подавай бюро ритуальных услуг. Алиночка, чем ты хочешь заниматься? – передразнил. – Эвтана-а-азией… Заебись мечта?! Ты макай хлебушек в подливку, Володька. Или давай тебе возьмём чего-нить.

Я слушал брата и тешился моим лихим состоянием, напрочь позабыв, что нагловатое бесстрашие взялось из содержимого графина.

– Я ведь понимаю, что Алинка ко мне не от большой любви прилепилась, – безоглядно откровенничал Никита. – Только из-за того, что я, по её мнению, на службе у смерти…

Я произнёс с вальяжностью:

– Я где-то прочёл, что женщины живут по девизу: “Любить нельзя использовать”, но где поставить запятую, каждая выбирает сама.

– Хорошо, что напомнил. Я только хотел про филологические ху́йни рассказать, – встрепенулся Никита. – Есть у Алинки среди прочих татуировка: “Песок засыпал снег”. Так она такую теорию задвинула – мама не горюй! Это тебе и оскорбление бога, и отрицание времени, потому что фраза разрушает казуальность, и не ясно, что раньше произошло, кто кого накрыл, песок или снег…

– Каузальность, – механически поправил я Никиту.

– Чего?!

– Казуальность – это про другое, что в мире господствует случайность. А каузальность – причинная взаимообусловленность…

– Попутал, значит… – Никита внезапно насупился. – А ты откуда знаешь, как правильно? – и уставился подозрительно.

– Ну, слово-то известное, – выкрутился я. – У меня дома учебник по философии, там оно почти на каждой странице встречается. Ну, не на каждой, конечно…

– А-а… – Никита поник. – Меня Алинка почти убедила. Но я потом выцепил хера одного лингвистического – препода московского универа – и проконсультировался. Мало ли, вдруг женщина моя ненароком переворот в философии или в богословии совершила… Оказывается, есть научный термин, описывающий это явление. Называется амфиболия. Означает двойственность или двусмысленность, которая получается при особом расположении слов. Допустим, когда подлежащее в именительном падеже трудно отличить от прямого дополнения в винительном падеже. Например: “Мать любит дочь”. Вот и вся каузальность эта… – чуть уныло закончил Никита.

– Расстроился? – спросил я сочувственно.

– Ага… Чуть пиздюлей бедолаге тому не выписал.

– Преподу?

Я услышал визгливый женский возглас, прозвучавший у меня за спиной:

– Да отцепись, придурошный! – оглянулся и увидел уборщицу, что повстречалась нам на пороге “Ивушки”. Вокруг неё смешно и дёргано ходил вприсядку под бесконечный “Учкудук” забавного вида мужичонка. Среднего роста, тощий и косматый. Длинная русая прядь с каждым прыжком взлетала и падала на покрасневший лоб. Одет он был в обвислые мешковатые штаны и крапчатый свитер, а помогал себе пиджаком, то выписывая им восьмёрки, то просто вращая, как пропеллером. Лица́ его я не мог толком рассмотреть, потому что мужик преимущественно пялился себе под ноги, словно боялся оступиться.

– Ща а-абниму! – игриво прокричал он, намереваясь облапить уборщицу, приспособить для парного танца.

– Лёшка, отвали! – та шутливо замахнулась на него, и мужичок, хохоча, завертелся в дурном трепаке, состоящем из размашистых, быстрых, очень нелепых движений. Танцевал он неряшливо, запаздывая с дробными притопами на какую-то неуловимую долю, лишь в самый последний миг каким-то непостижимым образом настигал ритм, попадал в такт.

– А ещё этот препод Алинкин из МГЛУ, – чуть повысил голос Никита. – Она меня раньше постоянно им заёбывала, уши прожужжала, как была в него влюблена, какой он, блять, интеллектуал, а я, типа, быдло…

Я сообразил, что дальше смотреть на пьяненькие пляски невежливо, и повернулся к столу.

Никита в сердцах яростно вспахивал вилкой гуляш:

– Однажды так накрутила, что я на нервяке рванул в Москву и за сутки его разыскал. Понаблюдал сначала издалека – обычный ботан в очочках. Сижу в машине и прикидываю. Домашний адрес у меня есть, щас скажу Белику с Катричем, чтоб отловили на улице эту морковку учёную и закатали в бетон! И никто никогда не найдёт… Но по счастью вспомнился Ницше “Заратустра”. Там старуха поучала: “Пошёл к женщине, возьми с собой плеть”. И я такой думаю: “А плеть-то для чего? Это ты бабу пиздить собрался или, наоборот, идёшь к ней с плетью, чтобы она тебя отхуярила? Ты определись сначала, зачем тебе плеть, Никита, а потом уже ни в чём не повинных людей убивай”. Так что отвёл боженька от греха!..