Иосиф Райхельгауз - Игра и мука

Встреча с Леонидом Утесовым случилась летом 1981 года.

После печальной истории с театром Станиславского, где мне не дали выпустить спектакль и в конце концов выгнали «за отсутствие московской прописки», я оказался свободным художником и искал работу в разных московских театрах. Театр Моссовета предложил постановку, но снова вмешалось Управление культуры. Поэтому я очень обрадовался предложению Рудольфа Рудина, знаменитого Пана Гималайского и по совместительству главного режиссера скромного Московского театра миниатюр.

Он знал мои спектакли и попросил придумать что-нибудь без «фиги в кармане», без завуалированных нападок на советскую власть, чтобы никто не придирался, но при этом оригинальное, уникальное и единственное в своем роде.

И я придумал. Вспомнил, что Леонид Осипович Утесов, человек-легенда, первые свои программы показывал в Московском мюзик-холле, занимавшем здание на Триумфальной площади, в котором потом располагался «Современник». Называлась его программа «От трагедии к трапеции». Утесов тогда не пел, а читал монологи Шекспира и прекрасно двигался, изображая нечто полутанцевальное-полуакробатическое. Я сочинил спектакль, где Утесов должен был проявить свой великолепный талант во всех жанрах, кроме песен. «От трагедии к трапеции» на девятом десятке.

Дело было за малым – уговорить Утесова. Я ходил на концерты его оркестра, и каждый раз перед началом звучала запись голоса Леонида Осиповича: «Простите, я сегодня плохо себя чувствую и не могу выйти на сцену. Сегодня оркестром будет дирижировать Константин Певзнер».

У многих тогда было ощущение, что Утесов на сцену так и не выйдет. Тем не менее, я решил встретиться с Леонидом Осиповичем и убедить его играть. Договориться о встрече попросил Матвея Ошеровского, который был с Утесовым в давних приятельских отношениях.

Через несколько дней Ошеровский позвонил и сообщил, что Утесов согласился на разговор, и это уже большая победа. А самое удобное место для встречи – его квартира на углу Каретного ряда и Садового кольца, где жили солисты большого театра. Среди многих мемориальных досок, украшающих фасад этого здания, теперь есть и табличка с надписью: «В этом доме жил народный артист СССР Леонид Осипович Утесов».

Назначили день. Конец лета. Жара. Я был очень возбужден, все время думал о встрече и рассказал об этом своей недавней студентке, молодой артистке «Современника» Марине Хазовой. Она попросила взять ее с собой, и я не смог отказать. Матвей Абрамович Ошеровский снова звонил Утесову, и мы получили разрешение прийти втроем.

Поднявшись на лифте то ли на седьмой, то ли на восьмой этаж, оказались у двери квартиры, из-за которой была слышна запись:

Есть город, который я вижу во сне…

Позвонили, дверь открыл сам Леонид Осипович. В белоснежной рубашке с расстегнутым воротом и черных шерстяных брюках, хотя погода стояла знойная, и солнце пекло не на шутку. Из-за спины Утесова доносился голос Утесова:

В Одессу, мой солнечный город…

Стали знакомиться.

– Леонид Осипович.

– Иосиф Леонидович.

Это была заготовленная реприза, но ему понравилось.

Мы вошли, и Утесов стал объяснять, что именно сейчас занят составлением новой пластинки «Избранное», и прослушивает все свои записи. Мы наперебой стали советовать, какие песни туда вставить: и «Шаланды полные кефали», и «Одессит-Мишка», и много-много всего другого. Особенно внимательно Леонид Осипович прислушивался к советам Марины. Она была легкая, воздушная, вдохновенная.

Я сбивчиво и невнятно рассказывал про будущий спектакль. Он слушал, будто речь идет о ком-то другом, не о нем. Я замолчал. Утесов сказал что-то такое, что заставило меня вспомнить рассказ Андрея Вознесенского о Корнее Ивановиче Чуковском. Однажды зимой молодой поэт Вознесенский пришел с девушкой навестить в Переделкино Чуковского, которому было уже под девяносто. Тот встретил их радушно, помог девушке снять шубу и, увидев, как из-под шапки на ее молодое, красивое, румяное лицо падают рыжие волосы, воскликнул: «Э-эх, где мои восемьдесят лет!»

Я не стал дальше уговаривать Утесова играть. Мы сидели и слушали его потрясающие комментарии к собственным песням. Он говорил с бешеным темпераментом, подпевая сам себе и нажимая кнопки на большом катушечном магнитофоне. Тогда в ходу вовсю уже были кассетники, и я никак не мог понять, то ли это очень старый магнитофон, то ли новый и дорогой, для студийной записи…

– Сэрдце! Как хорошо, что ты такое, – звучал с пленки голос Утесова.

– Они говорят, что я неправильно произношу по-русски, – включался живой голос Леонида Осиповича. – Они говорят, что я пою «сЭрдце». Вот послушайте, я же правильно пою: «сЭрдце»!

И Утесов снова подпевал себе, и получался дуэт. Часа через два Ошеровский из-за спины Утесова стал жестами показывать, что пора и честь знать. Уходить не хотелось, но пришлось прощаться. Утесов пошел провожать. Мы вышли на лестничную площадку и двинулись в сторону лифта, но тут же оглянулись. Утесов стоял в дверях, один, пронзительно глядя на нас и особенно на Марину, как будто увидел в ней что-то из своей молодости. Стоял и не закрывал дверь.

Марина вдруг сказала:

– Леонид Осипович, можно я вас поцелую?

Он широко раскинул руки, Марина устремилась к нему, и он заключил ее в объятья. Был страстный романтический поцелуй.

– Д-е-в-о-ч-к-а моя! – почти по буквам произнес Леонид Осипович, растроганный тем, что кто-то еще может хотеть его поцеловать. Произнес, повернулся и закрыл за собой дверь.

Кажется, в этот момент все были готовы заплакать. Больше мы не встречались.

Жизнь и судьба подарили мне встречи с огромным количеством выдающихся людей театра. Конечно, Люба Полищук – Любочка, Любовь, Любка – одна из самых главных встреч. Как говорили в советские времена – определяющая встреча.

Тридцать лет назад. Идем по Киеву. Я веду за руку свою 4-хлетнюю дочь, Люба свою. Обе Маши. Мы разговариваем: Люба рассказывает что-то важное. Дождь. Обе Маши падают в лужи. Но Люба не обращает на это внимание – она должна договорить свои слова.

Люба – пример того, как правильно постигать актерскую профессию, когда личность абсолютно сформирована. Причем, какая личность! Противоречивая, разнообразная, острая, поразительная, обольстительная, необъяснимая. В некоторых проявлениях – чудовищная.

Познакомились мы в Театре Миниатюр, которым руководил Рудольф Рудин. Михаил Левитин позвал Любовь Полищук на роль в спектакле по Жванецкому «Когда мы отдыхали». Вместе с Романом Карцевым и Ильей Ильченко – такую чисто одесскую историю. А меня тоже позвали в этот театр поставить триптих, в котором должны были соединиться «Предложение» Чехова, «Свадьба» Зощенко и «Любовь» Петрушевской. И я, увидев Любу на репетициях Левитина, предложил ей сыграть всех трех невест. Надо сказать, что она не любила читать пьесы. Предпочитала, чтобы режиссеры ей рассказывали. Тем не менее, прочла и призналась, что не знает, как это играть. Она рассказала мне свою биографию – только что пришла из Мюзик-холла. И кроме опыта работы на эстраде в качестве исполнительницы скетчей Жванецкого, ничего в театре не пробовала. Театрального образования у нее не было. В тот год Олег Павлович Табаков впервые набирал заочную мастерскую в ГИТИСе. Я попросил Олега Павловича прослушать ее. Придумал программу для поступления. И вот так уже в довольно солидном возрасте она стала студенткой.