Дина Рубина - Ангельский рожок [litres]

– Ах ты, сссука! Повернулся, пошёл! – прохрипел тот, захлёбываясь мокротой. – Щас увидишь, как…

– Эх, Пашка, если тебя не доконает твоя астма…

Тут всё разом случилось: выстрел ожёг его правое плечо, а Пашка согнулся в жесточайшем, неудержимом кашле.

Аристарх ринулся головой вперёд – тараном ему в грудь, опрокинул на барную стойку, левой рукой стиснув Пашкины пальцы с пистолетом, коленом саданув его в пах, но не попал. Тот – сильный, сволочь! – ворочался, отбивался ногами, пытался извернуться и выстрелить. Пережав ему локтем горло, Аристарх навалился всем телом, стал медленно левой рукой отжимать руку с пистолетом дальше, дальше… Снова тот захрипел-зашёлся в кашле, всей тушей съезжая вниз, увлекая за собой Аристарха. И минуты две, по-медвежьи сцепившись, под бурное виолончельно-фортепианное fortissimo, объявшее, казалось, окрестные горы на много километров окрест, они ворочались и катались по краю бассейна, один пытаясь вырвать оружие, другой пытаясь убить. В следующее мгновение Пашка снова зашёлся в кашле, Аристарх вывернулся из его хватки, с силой ударил его в грудь и, вырвав пистолет, вскочил и отпрыгнул в сторону.

Тяжело дыша, пистолет – в левой руке (правая онемела после выстрела и висела вдоль тела, бесполезная), он стоял на бортике бассейна: ещё мгновение – и оба они закатились бы в воду. Пашка, в трёх шагах от него, поднялся на карачки и стоял так, задыхаясь и отплёвываясь, – спина ходила ходуном.

– Поднимайся… – проговорил Аристарх. – Давай, блядский потрох, пока ты не сдох, завершим наше семейное дело. Сейчас вернёмся к тёплой компании банкиров, прервём Шуберта… и ты объявишь этим бакланам, кто здесь настоя…

Неожиданно Пашка вскочил и – грузный, но проворный – бросился через кусты к тропе, что начиналась за барной стойкой и вела вверх, на гребень холма. Под ногами его осыпались, заваливая тропу, мелкие камни.

– Стой! – крикнул Аристарх. – Стой, мерзавец!

Но хрипящий Пашка пёр, как медведь, всё вверх и вверх… будто за гребнем холма, взъерошенного кустами лаванды, его ждал бронированный автомобиль или вертолёт. Достигнув гребня, выпрямился и, размахнувшись, бросил камень, явно целя в голову Аристарху. И попал бы, если б тот не увернулся.

– Идиот, я не собираюсь тебя шлёпнуть!

Вновь – камень, по ноге попал, гад!

Аристарх молча ринулся за Пашкой вверх. Не лучшая ситуация, когда…

Следующий удар большим камнем пришёлся в плечо, и без того онемевшее. Аристарх вскрикнул от боли, выстрелил наугад, в воздух, – пугнуть! Пашка молча дёрнулся, постоял мгновение, будто задумался о чём-то, и…

…и вдруг исчез!

Оскальзываясь на сыпучих камнях, Аристарх бросился за ним по тропе… одолел горку, взобрался на гребень и остановился, пытаясь в свете луны разглядеть впереди белую рубаху убегающего брата. Но до ближайших склонов простиралась безлюдная, заросшая кустами лощина, над которой плыла ослепительно-белая, в чернёных узорах луна.

Куда мог Пашка испариться? Не улетел же он… Обескураженный, Аристарх машинально опустил глаза – там, под горкой, что-то белело. Он спрыгнул-скатился…

В кустах лаванды и дрока, в заросшем травой углублении, в вырытой кем-то и заброшенной яме, лежал, не шевелясь, Пашка. Схватив его руку, Аристарх попытался нащупать пульс сквозь грохот в собственных висках. На рубахе Павла расплывалось на груди небольшое чёрное пятно крови, брюхо вяло вздрогнуло и застыло. Отпустив безжизненную руку брата, Аристарх стоял над телом – оглушённый, ошалевший, не веря в случившееся. Смертная тоска завязывалась под левой лопаткой и текла, текла, медленно прожигая всё тело.

Ни единой мысли, ни даже обрывка слова не проносилось в его голове, один лишь грохот крови в висках и затылке. Стоял и смотрел на пистолет в своей руке – словно в том, что произошло, виноват был именно он, небольшой удобный «Глок-17», подлый, коварный, затаивший собственный план, тёплый от рук обоих братьев.

Медленно, сомнамбулой, он взобрался обратно на горку. Внизу под ним всё тем же целомудренным голубым кубом светился бассейн. Смертная тоска, из сердечной завязи пустившая метастазы по всему телу, выпирала, росла и ширилась за пределами его существа, вырастала над головой, курчавилась пышной кроной, поднималась в чистое небо, грозила заполонить весь мир – эти горы, чудесный дом, ни в чём не повинных людей и лошадей…

Он ступил на тропу, споткнулся и съехал-скатился на спине по камням, не выпуская из руки прикипевший к ней пистолет.

Поднялся, прошёл мимо бассейна. Удивительно: на столешнице барной стойки так и стояли две пузатые бутылки, словно на те пять минут, пока они с Пашкой катались, топтались и крушили друг друга в смертельной схватке, кто-то предусмотрительно бутылки унёс, а потом снова поставил на столешницу.

Свернув к обходной дороге, он двинулся мимо крапчатых, как стариковские руки, стен бывшей конюшни… Большой дом по-прежнему сиял ослепительным аквариумом золотого света, и оттуда всё лилась, лилась божественная музыка: глубокая нежность виолончельных пассажей; вопрос за вопросом, остающиеся без ответа.

Он прибавил шагу и пошёл быстрее, быстрее… в маниакальном стремлении отвязаться от Шуберта, от фермы, от того, что случилось там, наверху.

В конце концов побежал под гробовым сиянием луны, задыхаясь, останавливаясь на два-три мгновения, словно раздумывал – не вернуться ли, не ворваться ли в звучащую, сияющую огнями гостиную и крикнуть им во всё горло… Но поворачивался, пятился… и вновь бежал и бежал по дороге вниз.

В какой-то момент обнаружил, что так и сжимает в руке пистолет, и, подойдя к краю ущелья, размахнулся и с силой забросил «Глок» в холодную влажную бездну, в чёрную тьму, исходящую сладостными парами уснувших гор.

Ему чудилось, что широкие дуги виолончельной мелодии, пересекаясь и строя арки, сопровождают его, вместе с ним спускаясь всё ниже, преследуют его до самой деревни – а ведь при всей невероятной прозрачности горного воздуха, притом что звуки разносятся здесь очень далеко, такого просто не могло быть!

Безумный бег по мертвенно-белым улицам деревни Эль-Гастор, его собственная чёрная тень, догоняющая беглеца под светом ледяной луны, с той ужасной ночи преследовали его в снах.

Он забыл, как выглядела его машина, забыл её марку, цвет – да и что здесь можно было увидеть! Наконец повезло: случайно он наткнулся на свой арендованный «фольксваген», нащупал ключи в кармане джинсов (счастье, что не вывалились в драке!), забрался внутрь, включил свет и, стянув одной рукой рубашку, пропитанную кровью, осмотрел плечо: ничего страшного, царапина от пули, глубокая, но рана уже запеклась, хотя рука по-прежнему слушалась плохо. А вот вид – из зеркала молча пялилось на него пустое, дикое и белое, как эти ночные улицы, незнакомое лицо в обрамлении дурацких итальянских кудрей, – вид был просто ужасен. И кровь. Даже на лице – кровь, а уж вся рубашка, да и руки… они катались по кромке бассейна, один – пытаясь отнять пистолет, другой – стараясь выстрелить и убить.