Джонатан Франзен - Конец конца Земли

Книгу, в полной мере отдающую должное трагедии и странной комедии климатических изменений, написал философ Дейл Джеймисон, и называется она «Разум в мрачные времена». Вообще-то я избегаю книг на эту тему, но летом мне порекомендовал ее друг, и меня заинтриговал подзаголовок: «Почему борьба против климатических изменений не удалась – и что это значит для нашего будущего». Особенно меня заинтриговали слова «не удалась» – прошедшее время, совершенный вид. Я начал читать и не мог остановиться.

Джеймисон, обозреватель и участник климатических конференций с начала девяностых, первым делом дает описание того, как человечество реагировало на крупнейшую в своей истории проблему, требующую коллективных действий. За двадцать три года, прошедшие после «Саммита Земли» в Рио-де-Жанейро, который породил немалые надежды на глобальное соглашение, выбросы углекислого газа отнюдь не сократились – напротив, они резко выросли. В 2009 году в Копенгагене, отказавшись связать Соединенные Штаты конкретными обязательствами по их снижению, президент Обама всего-навсего констатировал свершившийся факт. В отличие от Билла Клинтона, Обама не лукавил насчет того, сколько усилий американская политическая система готова приложить к проблеме климата: нисколько. А без Соединенных Штатов, второй страны мира по выбросам парниковых газов, глобальное соглашение не глобально, и другие страны не имеют особого стимула его подписывать. Фактически у Америки право вето, и мы пользовались им снова и снова.

Причина бездействия американской политической системы не просто в том, что корпорации, специализирующиеся на углеводородном сырье, спонсируют отрицателей и покупают голоса, как предполагают многие прогрессисты. Даже тем, у кого факт глобального потепления не вызывает сомнений, проблема может быть представлена в разных аспектах: тут и кризис глобального управления, и дефекты рыночных механизмов, и технологический вызов, и вопросы социальной справедливости, и многое другое. И в рамках каждого из этих аспектов предлагались свои дорогостоящие решения. Подобная «злостная проблема» (это специальный термин) почти ни одной стране не по плечу, и особенно трудноразрешима она в Соединенных Штатах, где политическое устройство таково, что правительство и слабое, и подотчетное гражданам. В отличие от прогрессистов, считающих, что демократия у нас извращена денежными интересами, Джеймисон полагает, что пассивность Америки в отношении климатических изменений – результат демократии. Ведь хорошая демократия как-никак действует в интересах граждан, а не кому иному, как гражданам крупных демократических стран, выбрасывающих в атмосферу парниковые газы, достаются блага от дешевого бензина и глобальной торговли, но расплата за это загрязнение большей частью переносится на тех, кто не имеет голоса: на более бедные страны, на будущие поколения, на другие биологические виды. Иными словами, американские избиратели рациональны в своем эгоизме. Согласно исследованию, на которое ссылается Джеймисон, более шестидесяти процентов американцев полагают, что климатические изменения нанесут вред другим видам и будущим поколениям, в то время как лишь тридцать два процента считают, что они повредят лично им.

Не должна ли наша ответственность перед другими людьми, как живущими, так и еще не рожденными, побуждать нас к радикальным действиям, направленным на борьбу с климатическими изменениями? Проблема в том, что для климата нет разницы, на чем я или любой другой отдельно взятый человек ездит на работу – на машине или на велосипеде. Масштаб выбросов углекислого газа до того огромен, механизмы воздействия этих выбросов на климат до того нелинейны, их последствия до того широко распределены во времени и в пространстве, что невозможно установить связь между моим вкладом в эти выбросы, составляющим 0,0000001 %, и каким бы то ни было частным случаем вреда. Я могу абстрактно винить себя в том, что на мою долю приходится гораздо больше выбросов, чем на долю среднего жителя Земли. Но если вычислить среднюю годичную углеродную квоту, необходимую, чтобы ограничить глобальное потепление в этом столетии двумя градусами по Цельсию, то окажется, что просто-напросто жить в типичном американском односемейном доме – значит превысить ее за две недели. В отсутствие каких-либо признаков прямого вреда морально оправданными на интуитивном уровне выглядят простые вещи: жить той жизнью, что мне дана, быть хорошим гражданином, быть добрым к тем, кто рядом, и посильно беречь окружающую среду.

Рассматривая вопрос в более широком плане, Джеймисон пишет, что климатические изменения – проблема иного рода, нежели все, с какими до сих пор сталкивался мир. Во-первых, она приводит в глубокое замешательство человеческий мозг, который эволюция формировала так, чтобы он сосредоточивался прежде всего на настоящем, а не на далеком будущем, на ясно зримых перемещениях, а не на медленном развитии, подверженном действию случайных факторов. (Когда Джеймисон замечает, что «на фоне глобального потепления зима, которую в прошлом не сочли бы аномальной, воспринимается сейчас как необычно холодная и тем самым словно бы доказывает, что потепление не происходит», не знаешь, смеяться над нашим мозгом или плакать из-за него.) Великая надежда Просвещения – что рациональность, разум позволит нам возвыситься над эволюционными ограничениями – сильно пострадала из-за войн и геноцидов, но только сейчас, столкнувшись с проблемой климатических изменений, она рухнула совсем.

Я думал, что «Разум в мрачные времена» вгонит меня в тоску, но этого не случилось. Климатические изменения гипнотизируют, помимо прочего, тем, что они так масштабны и в пространстве, и во времени. Джеймисон, высвечивая наши былые провалы и высказывая сомнение в том, что у нас когда-либо получится лучше, вводит ситуацию в соразмерный человеку контекст. «Нам постоянно говорят, что мы переживаем уникальный момент в человеческой истории и что это наш последний шанс изменить положение, – пишет он в предисловии. – Но каждая точка в человеческой истории уникальна, и в каждой точке шанс на то или иное изменение у нас последний».

Таков был контекст, в котором слово «ничто», употребленное в связи с конкретным изменением, предложенным любителями птиц в Миннесоте, так сильно меня расстроило. Я вовсе не хочу сказать, что нас не должно заботить, насколько поднимется глобальная температура к концу столетия – на два градуса или на шесть, или насколько вырастет уровень океана – на двадцать дюймов или на двадцать футов; разница имеет огромное значение. Нет, нам не следует принижать никакие перспективные усилия фондов, общественных организаций, правительств, предпринимаемые, чтобы умерить глобальное потепление или приспособиться к нему. Вопрос вот в чем: обязаны ли все, кто беспокоится из-за окружающей среды, отдавать климату абсолютный приоритет? Имеет ли какой-либо практический или моральный смысл в ситуации, когда подвергаются риску жизнь и средства к существованию миллионов людей, думать о судьбе нескольких тысяч певчих птиц, которые могут разбиться о стекло стадиона?