Филип Грин - Держи его за руку. Истории о жизни, смерти и праве на ошибку в экстренной медицине

Я не успеваю ответить, а он уже скрывается в ночи. Я почти не вижу его за снегопадом.

Тряхнув головой, я выбегаю под снег. Ночью в Вайоминге ужасно холодно. У меня мгновенно перехватывает дыхание, и я прикрываю рот ладонью, как маской. Я шагаю на свет, с трудом пробираясь по колено в снегу. Стараюсь идти по следам мужчины, но снегопад такой сильный, что их мгновенно заметает. С каждым шагом снег насыпается мне в ботинки.

Парковка кажется другой планетой. В свете фар я вижу валящий с неба снег. Снежные хлопья крутятся в воздухе и летят во все стороны. У меня начинает кружиться голова. Трудно даже стоять прямо, не то что идти. Мне приходится притормозить, чтобы не упасть.

Я вижу пожилого мужчину. Он стоит возле открытой дверцы старого фермерского грузовика. Двигатель еще работает. Дизель ревет и стучит — даже метель его не заглушает. Я иду к машине, а мужчина отступает и жестами просит меня поторопиться.

Я хватаюсь за ручку машины, чтобы не упасть. Хорошо бы влажная ладонь не прилипла к металлу. Открываю дверцу. Оценив ситуацию, чувствую, что мир вокруг меня замирает. На переднем сиденье я вижу пожилую женщину. Она тяжело осела и наклонилась вперед, словно во сне. Голова ее почти касается приборной панели. На ней домашнее красно-синее платье с длинными рукавами. Тонкая золотая цепочка покачивается в свете приборов. На цепочке крестик. На горизонтальной перекладине сидят два золотых ангела, их босые ножки свисают, словно у детей на качелях, руками они держатся за верхушку креста. Покачивание крестика гипнотизирует меня, как и падающий снег.

Я забираюсь в грузовик. Снег с крыши сыплется мне на руки. Я стряхиваю снег, пытаясь удержать равновесие. Указательным и средним пальцами правой руки стараюсь нащупать пульс на сонной артерии женщины. Мои пальцы ищут пульс, жизнь, надежду. Когда я касаюсь ее шеи, женщина не шевелится. Кожа холодная, как снег вокруг меня. Я считаю до шестидесяти, чтобы окончательно удостовериться. А потом рука моя падает.

Я выпрыгиваю прямо в снег, делаю глубокий вдох и поворачиваюсь к мужчине:

— Она умерла, сэр, — дважды повторяю я. — Она умерла.

Мы стоим лицом к лицу. Он смотрит на меня, тело его напряжено, левая рука держится за ручку дверцы рядом с моей. В кустистых бровях застревает снег, и они становятся еще белее, чем были. Мы оба не движемся.

Я произношу громче — вдруг он не расслышал меня за шумом дизеля.

— Она…

Я не успеваю закончить, как он правой рукой наносит мне сильный удар в челюсть. Искры сыплются у меня из глаз, когда я ударяюсь головой о раму дверцы. Я выставляю ногу, чтобы защититься от нового удара.

Но удара нет.

— Сукин ты сын, тащи ее в больницу и лечи! Или я вышибу тебе мозги прямо здесь! — старик не то кричит, не то рыдает, потрясая в воздухе морщинистыми кулаками.

Я моргаю и пытаюсь выпрямиться. В ушах у меня звенит, челюсть адски болит. Я поворачиваюсь и отстегиваю мертвую женщину. С трудом взваливаю ее на плечи и по снегу тащу в приемный покой. Я не могу не заметить, что голова ее остается в том же положении — даже на моих плечах. Она окоченела. Она не просто мертва, она давно мертва.

Я спотыкаюсь, скольжу, чуть не падаю, но мне все же удается добраться до приемного покоя. Теперь меня слепят не фары, а огромная светящаяся табличка «ПРИЕМНЫЙ ПОКОЙ» над стеклянными дверями.

Двери открыты, наметенный снег не дает им закрыться, но он уже начал таять. Я ковыляю в небольшую смотровую, с трудом удерживая на плечах пожилую женщину. Я оглядываюсь вокруг в надежде, что сестра спустилась. Не повезло. В приемном покое только я.

Со стоном я сгружаю тело на каталку. Голова с громким стуком ударяется о поручни. Женщина лежит на боку. Ее тело все еще в сидячем положении — она слишком окоченела, чтобы распрямиться. Я пытаюсь начать с дыхательных путей. Перекатываю женщину на спину, но колени ее остаются согнутыми. Она опять заваливается на бок. Я пытаюсь снова. И снова. Я не могу положить ее на спину. Придется реанимировать на боку.

Я берусь за оборудование для дыхательных путей и начинаю. Я знаю, что женщина мертва. Но порой членам семьи нужно видеть, что врач пытается спасти их близких, и я это понимаю. Это часть моей работы. Я буду работать для него, хотя и знаю, что уже ничем не могу помочь его супруге. Я поднимаю глаза, чтобы убедиться, что он видит.

Мужчины в приемном покое нет. Всего секунду назад он был за моей спиной, на парковке. Я останавливаюсь, не зная, что делать. А вдруг он упал? Что, если он лежит в снегу где-то между больницей и своим грузовиком? Женщина все равно мертва.

Я громко чертыхаюсь и выбегаю на улицу. Пробегаю половину парковки, прежде чем до меня доходит. Оглядываюсь вокруг, не веря собственным глазам. Грузовик уехал. Мужчина исчез. Я остался один. На парковке сохранились лишь следы, да и те быстро заметает снегом. Я стою, не двигаясь, по колено в снегу, не зная, что делать дальше.

За моей спиной начинает звучать сирена и моргать большая красная вывеска «Приемный покой». Я понимаю, что нужно вернуться. Поворачиваюсь и шагаю на свет, к единственному убежищу, доступному для меня посреди этой бури.

Вернувшись, я обнаруживаю, что сестра уже спустилась. Она увидела фары грузовика в окно наверху.

— Что случилось? — спрашивает она, глядя на тело.

Она входит за мной в смотровую. Тело женщины лежит на каталке на боку.

— Помогите мне, — говорю я.

Мы расправляем тело пожилой женщины, чтобы она лежала на спине. Накрываем ее чистой белой простыней, оставив только лицо. Я осторожно закрываю ее глаза. Теперь кажется, что женщина спит. Я снимаю ее крестик с ангелами и кладу ей на грудь. Золотой крестик поблескивает на белой простыне.

— Я вызову Джона. Ему приехать прямо сейчас? — спрашивает сестра.

Джон — это наш коронер.

Я смотрю на улицу. Снег засыпает пустую парковку.

— Скажите ему, чтобы он приехал, когда рассветет.

Сестра кивает.

— Зовите меня, если я вам понадоблюсь.

— Спасибо, — благодарю я.

Она поворачивается и уходит наверх, чтобы поспать еще немного.

Я задерживаюсь в комнате с пожилой женщиной. Мне не хочется оставлять ее в одиночестве, хотя она и мертва. Никого нельзя бросать дважды за одну ночь.

— Может быть, он любил вас так сильно, что не мог вынести вашей смерти, — говорю я. — Иногда такое случается. Иногда люди просто не могут этого вынести.

Она не отвечает. Я смотрю вниз и не знаю, что еще сказать. Прислоняюсь к стене и слушаю гудение люминесцентных ламп. Я стараюсь не надеяться, но все же надеюсь.

Проходит двадцать минут — и я слышу звук. На парковку въезжает грузовик. Старый дизель рычит, и метели не заглушить этот звук.

Двигатель смолкает. Хлопает дверца, потом еще одна.