Маша Трауб - Бедабеда [litres]

Отец Афанасий считался прогрессивным и современным батюшкой. Его все любили. Я думала, так не бывает, а оказывается, бывает – когда тебя все любят. Добрый, честный, красивый, статный. Голос у него был тоже удивительно красивый и, не знаю, как называется этот эффект, – гудящий, что ли. Иногда голос отца Афанасия звучал так, что заполнял каждый уголок церкви, выдавал такую акустику, какую никакими техническими средствами не создашь. Это удивительное «гудение» проявлялось в основном на крестинах, когда взрослые плакали, улыбались, младенцы замирали и затихали. Голос батюшки заполнял душу.

Афанасия знали не только в нашем поселке, но и, наверное, во всех деревнях, городках на побережье. Была страшная тайна, о которой, естественно, все знали – батюшка отпевал самоубийц. Родственники ведь желали хоть какого-то покоя не для залезшего в петлю спьяну, не для нырнувшего с пирса от безнадеги и беспросветности отца, мужа, дядьки, а для себя в первую очередь. Отец Афанасий это понимал и проводил обряд ради живых, а не мертвых. А сам он полез в петлю не из-за грехов, а из-за любви. Греховной любви. Только вот непонятно было – считать ли это грехом, который нельзя отмолить? Или бывает так, что простить можно, если любовь настоящая, какая редко у кого бывает. Отец Афанасий, как говорили, влюбился насмерть, несмотря на наличие матушки и троих детей. Полюбил не прихожанку, а женщину другой веры. Даже строгие бабули-прихожанки его оправдывали – молодой ведь, всего сорок лет. Разве не человек, не мужик, как все под рясой-то? Да и девушка эта, которая в грех ввела, – немыслимой красоты. Мусульманка. Восемнадцать лет. Семья в поселок переехала, обосновалась вроде бы временно на окраине, собираясь отправиться дальше. Но куда – никто точно не знал. Наш поселок видел много красоток всех мастей, но такую уникальную, удивительно тонкую, нервную и чистую красоту наблюдал впервые. Девушку звали Лала. Отец Афанасий потерял голову, когда увидел Лалу на улице. Он пригласил ее в храм, она вошла. Рассматривала иконы, спрашивала про свечи, святую воду. Бабули утверждали, что любовь их чистой осталась, безгрешной. Но кто знает? Свечку никто не держал, как говорится. Это и не важно. Важно то, что слухи по поселку поползли, обросли подробностями, и уже не доберешься до правды. У каждого своя.

Самоубийство отца Афанасия сломало две семьи. Родные Лалы – мать, отец, два брата – уехали той же ночью, как только узнали о случившемся. Собирались впопыхах, оставили посуду и вещи.

Матушка, ставшая вдовой, закрылась в дальней комнате и не выходила. И детей из дома не выпускала. Прихожанки приходили, стучались и оставляли еду на пороге, не дождавшись ответа. Да еще вдруг чуть ли не через день новый батюшка приехал, и получалось, что вдове нужно съехать из дома, принадлежащего церкви. А съезжать некуда, кроме как в дом, в котором жила семья Лалы.

Тут, конечно, весь поселок очнулся от дремоты, протрезвел на время и принялся решать, что делать – стихийные собрания устраивались на школьном дворе.

Кто-то нашел подозрительным, что так быстро на место прибыл новый батюшка. Может, отец Афанасий повесился не из-за, так сказать, личной жизни, а из-за работы? Может, его давно планировали сместить? Кто-то говорил, что все уже не важно, а важно батюшку в последний пусть проводить достойно. С этим никто не спорил, конечно. Ну и, понятно, гадали – было ли у Афанасия с Лалой или нет? И если было, то как теперь вдова в тот дом переедет? Получается, к любовнице? Но или туда, или на улице оставаться.

В общем, наш поселок вдруг зажил полной жизнью, в которой кипели страсти, интриги, решались вопросы морали и нравственного выбора.

Бабули-прихожанки оказались самыми стойкими и последовательными – они чуть ли не митинг устроили и заставили нового батюшку провести отпевание отца Афанасия, безвременно ушедшего, скончавшегося так внезапно – от инфаркта. А чего ждать? Молодые сейчас мрут как мухи, это старики свой век доживают, ничего их не берет. А сейчас вон, тридцатилетние с инсультами падают, такое время, такие продукты и экология.

– Отец Афанасий… от сердца? То есть инфаркт? – переспросил новый батюшка.

– Ну конечно! – заверили его бабули и предъявили справку, час назад нарисованную главным врачом местной больницы, у которого в прошлом году повесился младший брат, а отец Афанасий его отпел. В церковном дворике собралась уже толпа – родственники самоубийц, благодаря отцу Афанасию отпетых и похороненных по всем правилам, успели приехать кто откуда и продолжали прибывать. Новому батюшке прихожане вроде как и выбора не оставили – или скандал раздувать, или сделать все по-тихому, согласно официальному документу, то есть справке. Новый батюшка оказался умным – не стал спорить и провел панихиду, выделил место для захоронения и закрыл глаза, когда за воротами кладбища образовался участок. Прихожане нового батюшку приняли и готовы были полюбить. А вдова отца Афанасия переехала в дом, откуда сбежала семья Лалы, и жила вроде бы спокойно.

– А странница? Что стало со странницей? Она ушла? – спросила Анна.

– Да, исчезла, будто ее и не было. И вот ведь странно. Не перестаю удивляться тому, как устроена наша память. Отца Афанасия я совсем не помню. Ну только то, что он был высоким и часто шутил, что тоже должен был стать или баскетболистом, или волейболистом, а так приходится одежду на заказ шить из-за роста. Я улыбалась, потому что он был единственным, кто понимал мои проблемы.

Так вот, его лица не помню, а странницу будто вчера видела. С точностью могу описать внешность. От нее пахло не только водкой, но еще какой-то гадостью, вроде протухшей вяленой рыбы. Она всегда сидела в черном платье, черном платке. Все думали, что она старая. И только в тот момент, когда она меня к себе притянула, схватив за руку, я заметила, что странница – молодая. Ну не старше моей мамы. Не старуха, какой ее все считали. И колготки. Меня потрясли именно колготки. Ее платье задралось, и я увидела, что на ней не старые рваные чулки, а новехонькие колготки с лайкрой. На солнце эти колготки сверкали так, что не заметить невозможно. Моя мама такие хранила для особых выходов. Надевала раз в год, чтобы не дай бог не зацепить и не получить стрелку. И волосы. У странницы не было ни одного седого волоска. Черные, как смоль, волосы.

– Вы испугались того, что внешность не соответствовала образу? – спросила Анна.

– Наверное, да. Но я только потом об этом стала задумываться. А тогда странница стала рассказывать, как я попаду в ад и меня будут варить заживо в кипящих котлах, но я не умру, а буду нестерпимо страдать. Как мне придется ходить по горящим углям и стопы окажутся сожжены до костей. И я стану лысой, потому что волосы сгорят быстрее всего.