Андрей Столяров - Личная терапия

Лицо у нее – как распаренная картофелина.

– Все-все!.. Начинаем!.. – яростно шепчет она.

Пока я даю интервью, зал, оказывается, наполняется. Заняты все места – вплоть до самого последнего ряда. Более того, на другой стороне этого довольно обширного помещения, там где между креслами и стеной существует второй проход, тоже поставлены стулья, видимо, принесенные из ближайших отделов, и там тоже – сидят, создавая у зрителей чувство забитости под завязку.

В этом, кстати, опять проявляется административный гений Ромлеева. Казалось бы, какое дело директору института до заполнения зала? Мелкий, второстепенный вопрос, от которого любой другой научный руководитель просто бы отмахнулся. Докладчики на местах? На местах. Участники конференции в сборе? Ну и достаточно. И только Ромлеев с его острым менеджерским чутьем понимает, что в самый первый момент зал должен быть забит именно под завязку. На открытии нет ничего неприятнее скудной аудитории. Незаполненные ряды, зияние пустот среди публики сразу же понижают творческую температуру мероприятия. Возникает чувство, что никому это не нужно, и такая угнетающая атмосфера, конечно, действует как на докладчиков, так и на прессу. «Выхлоп» потом оказывается довольно хилым. Поэтому Ромлеев, в отличие от многих других, не оставляет данное дело на произвол случая. Краем уха я слышал, что в оргкомитете существуют специальные списки людей, списки тех, чье присутствие на открытии было бы очень желательно. Этих люди непременно обзванивают, причем не по одному разу, если требуется, за ними высылают машину или заказывают такси. Некоторым из них Ромлеев звонит лично. Человеку же лестно, если ему звонит директор крупного института. Человек в этом случае, скорее всего, откликнется и не просто придет, но и добросовестно отсидит по крайней мере на нескольких заседаниях. Такая у Ромлеева поставлена технология. И, надо сказать, что она приносит соответствующие результаты. Зал сегодня немного гудит. Настроение – праздничное, как перед премьерой в театре. Чувствуется всеобщая наэлектризованность в воздухе. Главное же, что и пресса, и представители администрации города, которые здесь, разумеется, тоже присутствуют, могут убедиться собственными глазами, что конференция вызывает громадный интерес у общественности. Значит освещение ее в городских газетах, а потом и решения, которые, возможно, по этому поводу будут приняты, обретут ту форму, которая Ромлееву требуется.

Даже на меня эта атмосфера производит определенное впечатление. Я чуть-чуть столбенею и при виде такого количества слушателей впадаю в некоторую растерянность. В глазах – рябит, мне не найти свободного места. Правда, я тут же вижу Авенира с Никитой, которые энергично машут мне примерно из десятого ряда. Я и не заметил, когда они проскочили в зал. Но они проскочили и, как мы договаривались еще вчера, заняли для нас три места с края.

Я чрезвычайно рад, что это именно с края. Места по краям ценятся знающими людьми намного выше, чем в середине зала. С крайних мест, особенно если это недалеко от выхода, легко выскочить в коридор и погулять, пока идет какое-нибудь скучное сообщение. Это сильно облегчает существование на конференции. А у меня к тому же есть еще и некоторые специфические причины. Мне перед докладом обязательно нужно выкурить хотя бы одну сигарету. В обычном настроении, кстати, я практически не курю: целыми днями, бывает, не вспоминаю о пачке, засунутой в плоский кармашек портфеля. Нет у меня, к счастью, такой привычки. Однако если предстоит нечто ответственное, как например сейчас, меня так и тянет обжечь легкие горьким дымом. Наверное, я таким образом снимаю нервное напряжение. Авенир, кстати, в подобных случаях сосет какие-то мятные леденцы – причем исключительно одного сорта и совершенно в невероятных количествах. Тоже утверждает, что без этого невозможно. А Никита, который служит у нас образцом выдержки и спокойствия, если уж ему все-таки приходится где-нибудь выступать, обязательно принимает незадолго до этого капсулу какого-то китайского снадобья. Говорит, что исключительно в профилактических целях. Я лично думаю, что здесь сказывается известный «эффект плацебо». Пациенту дают таблетку из толченого мела пополам с сахарной пудрой, объясняя, что это – новое чудодейственное лекарство, только что созданное японскими фармацевтами по старинным тибетским рецептами. И пациент – выздоравливает. Вера и в самом деле способна творить чудеса.

В общем, я усаживают рядом с Никитой, и он первым делом спрашивает меня:

– Ну как?

– Нормально, – говорю я.

– Ты готов?

– Конечно. Готовее не бывает. Меня прямо сейчас можно выпускать на сцену.

– Тогда не нервничай, – говорит Никита. – А то у тебя даже – руки дрожат. Все равно прямо сейчас тебя никто не выпустит. Расслабься, сиди. Смотри на это – как будто все уже завершилось.

Никита, разумеется, прав. Я все-таки чересчур нервничаю, и, к сожалению, по мне это заметно. У меня сейчас – чрезвычайно сильное, точно у шизофреника, острое возбуждение, которое внешне выражается в том, что немного дрожат и дергаются кончики пальцев. Сделать с этим я ничего не могу. Это у меня – каждый раз, когда нужно выступать перед аудиторией. Так меня действует внимание слушателей. Причем я знаю, что сразу же после доклада это бесследно пройдет – я прогорю, успокоюсь, впаду в некое туповатое безразличие. Было бы в самом деле из-за чего волноваться. Однако это будет только после доклада, а сейчас я крепко сжимаю ладони, чтобы дрожь была незаметна, делаю несколько глубоких вдохов, стараясь придержать сердце, которое излишне трепещет, и клоню голову то вправо, то влево, высматривая в передних рядах Веронику. Она уже прошла в зал или еще не прошла? Если даже прошла и села, отсюда ее не видно.

– Не крутись, – строго говорит Никита.

– Я только…

– Откинься на спинку… Вот так… Дыши – ровно…

Между тем, на сцене происходит некоторое движение. В президиум, представляющий собой круглый столик, поставленный по отношению к кафедре несколько сбоку, усаживаются сам Ромлеев, сразу становящийся гораздо солиднее, сэр Энтони и еще один человек, появление которого для многих оказывается неожиданным. Это – Саша Гринпуттер, уехавший на постоянное место жительства в Штаты еще четыре года назад. Кстати, Саша Гринпуттер – еще один характерный пример, как Ромлеев даже явную неудачу может обратить к выгоде и себе, и общему делу.

Когда лет семь-восемь назад началась волна поспешных отъездов, вызванных катастрофическим состоянием института – дошли до ручки, кранты, зарплату тогда не выплачивали по несколько месяцев – то отношение к этому факту было очень противоречивое. Одни явно завидовали отъезжантам, сумевшим вырваться в рай, сулящий неисчислимые материальные преимущества, записывали адреса, брали клятвы, что никогда не забудут, питали надежды, между прочим, абсолютно не оправдавшиеся, что это каким-то образом изменит их собственную судьбу, другие в то же самое время произносили речи о моральной нечистоплотности, о трусости, о предательстве эгоистов, бросающих институт в трудный момент. Страсти, вероятно, кипели нешуточные. Я этого времени не застал, но кое-какие слухи до меня доходили. Ромлеев тогда дистанцировался от обеих крайностей. Он, разумеется, не приветствовал никакие отъезды, да и не мог, поскольку как научный руководитель терял перспективных сотрудников, но он также никого и не осуждал, во всяком случае вслух, и поставить ему потом в вину было нечего. Более того, каждому из отъезжантов, а их было, если не ошибаюсь, всего человек десять – двенадцать, он давал рекомендательные письма к тем знакомым на Западе, которые у него имелись. Рассказывают, что персонально каждому желал удачи, просил писать, не теряться и выражал надежду на будущее сотрудничество. Такая тактика, как позже выяснилось, имела успех. Социология ведь далеко не так интернациональна, как математика: здесь свои методы, часто достаточно специфические, свой «местный» материал, который невозможно распространить за пределы данного этноса или государства; большинство отъезжантов ушло, будто камни в воду – никаких кругов, никаких известий, будто их никогда и не существовало. Однако двое за пару лет все-таки всплыли, и вот Саша Гринпуттер, который, впрочем, и в институте был далеко не последним, стал руководителем целого научного направления, главой департамента, организатором двух масштабных проектов. Сейчас, насколько можно судить, один из этих проектов смыкается с исследования нашего института. Речь, по-видимому, идет о долгосрочном сотрудничестве: финансирование оттуда, а исследовательские работы выполняются местными силами. Так что появление Гринпуттера в президиуме не случайно. И не случайно он держится так свободно, раскованно и доброжелательно. Кивает знакомым в зале, машет кому-то рукой, пишет что-то на листочке бумаги и тут же передает его вынырнувшей сбоку Клепсидре.