Лев Воробьёв - Перед жарким летом

Барокамера притягивала взгляд и своим знаемым совершенством, и таинственностью, неопробованностью. Сверху невесомо парил мостик для наблюдателей. Колпак почти идеально прозрачен, прозрачней родниковой воды, и вроде бы жаль, что его схватит панцирь металла. Переплетения телевизионного оборудования напоминали планетарий. Сюда, может, примонтируем и рентген, под контролем Саранцева. Ишь как загляделся.

Шмелев, в халате и резиновых перчатках, один копошился внутри. Скорченная поза: плечо выше другого, голова в свалившихся волосах набок, лоб сморщен. Заметил их, поднялся, взмахнул приветственно перчаткой. Но показал один палец, и Косырев развел перед Саранцевым руками — значит, нельзя.

Вошел в предкамеру. Закрыл тяжелую дверь, которая потянулась воздушным шариком за детской рукой, но легла в пазы плотно, мертво. Легкий звон металла обласкал ухо. Включил газовые и ионные стерилизаторы, подождал пяток минут. Озонированный чистый воздух гнал из легких всякую дрянь и, казалось, пахнул цветами. Открыл вторую дверь, послышалось почти неприметное гудение. Шмелев бросил отвертку.

— Ну, какие тут дела? — спросил Косырев.

— Все, в общем, готово. Стерилизация идет по третьему кругу. Беру пробы, никого не пускаю. В этом смысле все в порядке. Но...— Шмелев качнул головой, прицокнул языком, — не нравится мне этот фон. Слышите? Где-то что-то, никак не поймаю.

Жужжание не вызывало восторга и у Косырева, он поморщился.

— А герметизация?

— Смотрите сами...

Шмелев отвечал на вопросы, но взгляд его требовал объяснений — о Лёне. Косырев смолчал, включил прибор. Стрелка застыла на нуле.

— Давление, давление.

Шмелев не слышал, думал. Откинул рукою волосы, будто в чем-то убедился. Неторопливо запустил насос, и стрелка другого прибора принялась отсчитывать миллибары.

— Давай обратно.

Она поползла обратно. Постепенное вживание оперирующих и больного было обеспечено.

Косырев повернулся к операционному креслу, включил освещение. Ему хотелось подойти сразу, но он медлил, продлевал нечаянное удовольствие знакомства. Нет, вся жизнь не ушла. На столике рядом увидел явно самоделковый прибор, вроде пистолета с фанерной рукояткой. Три отверстия: понятно, закреплять в держаке.

— Это что такое? — спросил он, догадываясь и не веря.

— Это сюрприз. Генератор ультразвуковой сварки костей. И одновременно трепан.

— Ишь ты.

Небольшие глаза Шмелева шевельнулись в сети молодых морщинок.

— Не моя заслуга. Расспросил сведущих ребят из одного института. Таких сейчас в природе несколько штук. Смотрите, вот резервуар жидкой пластмассы. Играет роль припоя. Если черепные кости разрушены, она цементирует щебенку.

— Скажешь. Припой, цемент, щебенка... Не наша это терминология. Живая ткань — не мостовая.

— Тем не менее. И вам хорошо известно — ультразвук прекрасный антисептик.

— Однако фанера-то.

— Видите, схвачена прочнейшим лаком.

— Не рискованно, не подведет?

— Что вы! Ни в каком смысле. Очень малой мощности, мягко работает. Легок и маневрен. Операция сварки — всего полторы-две минуты. Практически безотказен.

Он расхваливал чужое детище, как свое, это хорошо.

— Спасибо, он, спасибо, Шмелев.

Разговаривая о делах, они будто и забыли о Ленинграде. Косырев подошел к столу. Эт-то д-даа. Лазерный скальпель изогнулся жирафой над изголовьем, готовый проколоть отверстие диаметром не в микрон, как мечталось вначале ему — и Лёне, — в несколько ангстрем. Оперируй отдельные клетки, вырезай хоть одну молекулу порочного белка. Вместе с лазером — портативный электронный микроскоп.

— А как перемещать?

— Вот, смотрите. Движется вдоль основной рельсы и по рейкам, вверх и вниз. Смотрите, фиксаторы. Довольно сложная система передач, зато точная. Обеспечивает минимальные сдвиги.

— Приводит в отчаянье! Не готовы мы использовать такую точность. Если бы так же точно знать больной мозг.

— Это уж ваше дело.

— Мое, мое. И наше.

Первая разведка, глянул на тонкую горбинку носа. Тот, протирая спиртом руки, смолчал.

— Ты мне не нравишься сейчас, — Косырев поджал губы.

— Воля ваша.

Ладно. Косырев отвернулся, глубоко забрал воздух. Закрыл глаза, протянул вперед руки и мысленно почувствовал плотно легшую в перчатки, в ладонь рукоять лазера. Поработаем, да. Мы исправляем не только огрехи природы, не только биологический произвол болезни. Мы — хирурги и нейрохирурги — снимаем и последствия социальных пороков. Мозг и сердце. По ним бьют алкоголь и никотин, ломая природные барьеры, естественную защиту. Курить и пить, значит, проделывать с организмом то, что происходит с реками и океанами, куда спускают нефть. Глупо, не надобно предаваться человеческим слабостям; ты за них в ответе, хирург, будь же сам образцом. Выписки, встречи — все для беседы, для разговора. Неужто и разговаривать без этого не о чем? Нет, хватит. Длительные операции в барокамере просто обязывали. И из его поколения, между прочим, тоже вышли космонавты, люди идеальной жизненной дисциплины. Ему было зачем беречься — хотя бы ради других.

Операция начнется так. Торжественный обряд облачения. Привстав на цыпочки, сестра затянет повязку. Мышцы отделены от черепа, ультразвуковой трепан. Вот он, мозг — влажный, в извилинах и кровеносных сосудах. Живое лицо Ольги Сергеевны. Мгновенный страх, выйдет ли. И холод мужества. Лёна приникла к окуляру, щелкнула тумблером лазера...

Этого не будет. Он открыл глаза. И увидел через колпак Сергея, махавшего рукой.

— Глянь-ка на этого парня. Возьмешь к себе и научишь. Сообразительный.

По лицу Шмелева прошла улыбка.

— Что такое? — Косырев совсем забеспокоился.

— Вы думаете, я останусь?

— А как же!

— Нет. Доведу барокамеру, и все.

— Так, — Косырев опустился на сиденье. — Ну, выкладывай.

Шмелев обреченно вздохнул и тоже опустился на ящик. Косырев возвышался над ним несостоятельным, теряющим власть судьей. Шмелев уперся локтями в колени — и намеренно, намеренно — сбросил гриву себе на лицо.

— Все то же, — сказал он, — к Арутюнову. Там организуют новую лабораторию.

— Н-нуу, — Косырев развел руками. — Никуда я тебя не пущу.

— Любовь — пташка не ручная. Хочу делать что́ хочу.

— Но ты мне нужен. Ведь не предатель же ты.

Шмелев поднял голову, прищурился и, видно, подумал: а Лёна, которая ушла, разве предательница? Косыреву страсть как захотелось курить.

— Ну чего, чего тебе не хватает?

— Скажу, — подхватил Шмелев, — я все обдумал. Мне не хватает средней цели. Да, средней. Общая ясна, но сам вряд ли дойду. Вы тем более.

Как верно и как безжалостно. «Пройдут года, и сталь клинка покроют слоем ржавой пыли. Где тот, которого года, летя вперед, не победили?..» Так и поется в старинной шотландской песне.