Алексей Баев - Введение в человечность [СИ]

— Почему братьев Гримм? — не понял я.

— Так, к слову пришлись, — улыбнулся Василий. — И еще. Ты вот мне сегодня о Золе своей рассказывал. Говорил, что любите друг друга безумно. Было дело?

— Допустим, — осторожно кивнул я одним усом, чуя подвох.

— Так если ты женщину больше жизни любишь, разве сможешь надолго с ней расстаться?

— Ее с собой можно взять, она легкая… — нерешительно проговорил я.

— А ее саму ты спрашивал? Может, она не хочет! — вставил реплику Олег.

— Ее никто спрашивать не собирается, — резко ответил я. — Баба! Как скажу, так и будет!

Мужчины переглянулись.

— Э-э, брат, так нельзя, — покачал головой Ферзиков. — Видать, не любишь ты ее, иначе б таких слов не говорил.

— Это еще почему? — оторопел я.

— А потому, — снова встрял Кабаков, — что если любишь, всегда мнение партнера учитывать должен. Женщина, если сама конечно любит — поедет, безусловно, за тобой хоть на край света, но ты обязательно должен посоветоваться. Сечешь разницу?

Я кивнул усами. Действительно, разница есть. Но закрались в мою душу и сомнения. Неужели я Золю свою не по-настоящему люблю, а так, нравится только… Задумывался ли я в эти два дня о том, какие мысли вертятся в ее крошечных мозгах? Эх, Агамемнон, учиться тебе еще и учиться жизни. Молод ты, хоть и умен. Мудрость, как Сократ говорит, с возрастом приходит. Видать, прав старик. А я раньше только на это изречение тихонько или про себя посмеивался…

— Короче, вы меня убедили, — согласился я с людьми. — Надо все обдумать. Только вот чего я не пойму: почему я вам стабильный заработок предлагаю, а вы от него сами добровольно отказываетесь? Не по-людски как-то поступаете. На мой, конечно, насекомый взгляд.

— А потому, — отвечает Вася, — что мало ты людей знаешь. Пойми, Агамемнон, ты нам стал настоящим другом. А друзей, прости, не кидают и на бабки не разводят. Мы с нашим инсектоспикером сейчас любого таракана приручить сможем. И бегать заставим… Конечно, вряд ли он окажется таким талантливым как ты, но вероятность успеха есть, согласись?

— Ну…

— Значит, есть. Но такой поступок обернулся бы предательством по отношению к тебе, нашему другу. А дыры в совести ни за какие деньги не залатаешь. Я же хочу, за Олега говорить не стану, чтобы все между нами честно было. Тогда, поверь, и пьедестал тебе со временем сам собой возникнет, и на нашу долю настоящего счастья перепадет… Случай, Агамемнон, он великий шутник. Его ловить не надо, этот пройдоха сам без стука входит. Главное, чтобы дверные петли не скрипели, иначе испугается, развернется и уйдет…

То ли от выпитого коньяку, то ли еще от чего, но в голове моей все перемешалось. Я ровным счетом ничего из того, что говорил Ферзиков, не понимал. Столько тяжеловесных метафор, простите, в маленькой тараканьей голове уместиться не могут.

— Хорошо, ребята, — согласился я. — Вашу точку зрения я понял. Спасибо вам. Можно небольшую просьбочку?

— Валяй, — кивнул Олег.

— Вы б не могли меня домой унести? А то слишком тяжело костюм переть. Это ж надо еще до нашей квартиры добраться…

— Какой разговор, чемпион? — улыбнулся Вася и положил на стол свою ладонь. — Залазь, сейчас отнесу.

Я забрался на теплую, пахнущую копченым мясом и влажную от пота ладонь друга. МОЕГО ДРУГА! Ферзиков уложил сюда же панцирь Катерпиллера, и мы пошли к себе.

— Олега, не пей один, я сейчас вернусь, — сказал Василий, задержавшись в дверях кухни.

— Заметано, — кивнул Кабаков. — Агамемнон, пока!

— Счастливо, — попрощался я, и мы вышли.

Пока Вася шел, я лежал на мягкой ладошке и думал о том, что когда-то давно, еще в той, скучной прошлой жизни на Зине Портновой, Сократ однажды заикнулся о человечности. «Столкнешься с ней, не старайся вникнуть в суть, Агамемнон. Разберешься в своих чувствах, сам человеком станешь. А нести этот крест, поверь мне, ох как нелегко. Лучше уж жить тараканом и подохнуть тихонечко под знакомой раковиной…»

Ночевал я в Золиной квартире, и снился мне кошмарный сон.

Будто оказался я посреди бескрайнего свежескошенного луга, простирающегося до всех четырех горизонтов. Стою в нетерпении и рою копытом землю… То, что я не таракан, а конь, забыл сказать? Ладно, исправляюсь.

В общем, белый конь я. Во лбу серебряная звезда горит о тех лучах, типа мерседесовской эмблемы, только без кружочка. На ветру длинная грива развевается. Заместо универсальных усов — черный влажный нос и уши, которые постоянно чешутся. И хочется мне в них лапкой залезть, а лап-то нет… Лошадь ведь… Кто ж копытом уши чешет?!

Короче, стою я посреди этого луга, уши чешутся, копытом землю рою, а прямо на меня с невиданной скоростью вихрь летит. Настоящее, я вам скажу, торнадо, которое все на своем пути сметает. Вижу даже сорванные с земли домики, которые прямо в воздухе вертятся. Ужас! Кошмар! Реалити террибл, как говорят американцы в своем кино.

Вдруг чувствую, что кто-то мой живот чесать начинает. Голову свою буйную меж передних ног опускаю и вижу… Золю. Она тоже лошадь, только рыжая и какая-то маленькая. Типа пони. Она свои грязные уши, из которых длинные волосы торчат (фу, какая гадость), прямо о мое чистое брюхо чешет. Видать, вирус какой-то у нас завелся. Отоларингологический. Правильно сказал?

— Золя, — говорю и сам своего голоса не узнаю, он какой-то ражачный, лошадиный, в общем, — а ну, вылазь наружу! На нас смерч надвигается! Пора прочь скакать, иначе головы не сносить.

А она жалобно на меня смотрит и тихим голоском отвечает:

— Агамчик, милый мой, у меня в ушах ползучий триппер завелся, никак выйти на белый свет не желает. Пусть уж лучше меня копытами вверх твой смерч поднимет и головой об скалу шарахает, чем терпеть такие адские муки.

— А ну вылазь, — ржу я, — шалава Катерпиллерова!

— Агамчик, — стонет она жалобно, — не шалава я… Люблю тебя больше, чем уши чешутся… Сильнее люблю, чем Муше Петропавловскую иглу обосрать хочется… Не обзывай меня грубыми словами, не заслужила я такого твоего обращения…

А сам смотрю, что торнадо уже совсем близко. Разговоры разговаривать некогда, тикать надо, иначе костей не соберешь.

Плюнул я на пони Изольду, и понесся прочь от злосчастного вихря. А тот мою лошадку виртуозно обогнул и меня, значит, целенаправленно преследует. Но не нападает. Я темп увеличиваю, и он быстрее кружится. Я влево, и он влево, я направо, и он туда же. Корче, совсем надежду на спасение разума потерял.

И тут, словно из под земли, прямо передо мною вырастает огромный узкоглазый человек. Раскрыл он свой рот и заговорил Васиным голосом:

— Ты ничего не бойся, Агамемнон, друг Ыумгырбеков тебя в обиду не даст… — и берет своими гигантскими руками смерч да в бараний рог его скручивает.