Галина Печура - Ложь

В 1968-ом году я учился в девятом классе, любил читать и просто рыться в книгах. Я мечтал собрать хорошую библиотеку. Но возможности пойти и купить все, что хочется, не было. И дело не только в деньгах: с книгами тогда были проблемы. То макулатуру надо собирать, а потом с талонами возиться, то по ночам в очереди стоять с номерком, нарисованным прямо на руке. Но мне и это не помогало: отстоял я как-то всю ночь за собранием сочинений Фейхтвангера, но мне так ничего и не досталось. Однако несколько макулатурных изданий все-таки можно было найти на моих книжных полках.

Через много лет я узнал, что талонами и их отовариванием в каждом районе занималась своя мафия. Они кому-то — книги без очереди (а иногда и вообще без талонов), а им за это — сапоги импортные на меху или что-то еще «из-под полы». Но я тогда наивным был, газетам верил, в очередях стоял покорно и макулатуру собирал, чтобы добавить в свою библиотеку хоть что-то новое и интересное.

Братишка мой младший, Вадик, в третьем классе учился и все время собирал старые газеты и бумаги по заданию какой-то пионервожатой Зои. Она постоянно устраивала соревнования между классами по сбору макулатуры. Вожатая эта училась в десятом «Б», и однажды, когда я за Вадиком заходил, то услышал, как она детям рассказывала про леса Родины, которые нужно беречь, а потому необходимо добиться, чтобы бумагу для книг делали из макулатуры, вместо того чтобы губить деревья. Я видел патриотическую решимость в глазах брата и его друзей и подумал тогда, что девица эта далеко пойдет — так убедительно и вдохновенно мотивировать людей на активную общественную деятельность! Мне-то всегда нравились тихие спокойные девочки. В них была тайна и какая-то несуетливая правда. Зоя же была шумной активисткой. А меня такие почему-то раздражали. Более того, я им не верил.

Жили мы в небольшом поселке, пригороде Ленинграда. И мне казалось, что в наших краях уже не осталось ни одного выброшенного фантика или клочка газеты, который бы не нашли искатели макулатуры.

Мне стало жаль брата: ходит-бродит он в поисках бумаг, а толком ничего у него не получается. И однажды я дал ему совет, чтобы он искал свои бумажки подальше где-нибудь. Не в городе, конечно, куда родители ему одному еще не разрешали ездить, а хотя бы в соседнем поселке.

И еще я ему идейку подкинул — обойти помойки, причем такие, куда организации выбрасывают свой, так сказать, промышленный мусор. Ну, к примеру, типографии, издательства или фабрики какие-нибудь.

— Купи перчатки резиновые на всю ораву малышни — и вперед! — крикнул я ему вдогонку.

Брат так загорелся идеей типографских помоек, что даже на «малышню» не обиделся, и не успел я высказать ему свои обычные занудливые предупреждения, чего делать нельзя, а что можно, как он умчался за добычей, мечтая стать победителем в соревновании «Друзья природы» или «Друзья деревьев» (не помню точного названия).

Вечером брат оказался в больнице. Он упал в обморок. И с ним вместе — еще два ребенка. Их, конечно, привели в чувства, но стресс был таким сильным (детская психика — хрупкая!), что врачи решили не спешить отпускать детей домой.

В одной из помоек редакции местной газеты, соседствующей с районной больницей, вместе с бумагами и коробками, ребята обнаружили ногу. Нет, не игрушечную. Человеческую ампутированную ногу.

Ивану Петровичу, главному бухгалтеру местной фабрики, поставили страшный диагноз — рак (при первом же обращении к врачу). Опухоль была большой, опасной, и врачи советовали срочную операцию. Вырезать опухоль было невозможно: она глубоко проросла, и речь шла об ампутации ноги.

Людям не говорили тогда о страшном диагнозе в лицо, предпочитая оставлять их в неведении. Проявляли гуманность. Нагрузка ложилась на родных.

Лично Ивану Петровичу медики вручили серьезный документ на солидном бланке, где было написано совсем про другое заболевание, не такое шокирующее. Что-то с сосудами, с тромбами, с сахаром — короче, диагноз подобрали с учетом необходимости ампутации в связи с угрозой возможной гангрены.

А вот жене его на руки дали подлинную справку с настоящим диагнозом. Операцию делали в местной больнице.

Вообще-то существовали четкие законы и инструкции, куда что положено выбрасывать в медицинских организациях, а уж тем более, если речь шла об ампутированных конечностях. Разумеется, их вместе с газетами или с остатками еды никто никогда не выкидывал в обычную помойку. Такое и в кошмарном сне не приснится.

Так вот, во сне не приснится, а в жизни произошло. Как и почему — это потом в прокуратуре разбирались. Много шуму было, и головы полетели за это дело не у одного человека.

Болтали люди, будто бы накануне в больничной ординаторской большой пир был по случаю предстоящей женитьбы молодого доктора.

Утром кое-кто неважно себя почувствовал после вчерашнего и поленился с ампутированной ногой возиться, как положено по инструкции. Но это все — сплетни! Что там на самом деле случилось, так толком никто из нас и не узнал, да только инструкцию грубо нарушили и ногу просто выкинули на помойку. А может, у кого-то чувство юмора так проявилось? Но факт остался фактом — дети получили сильную психическую травму.

Иван Петрович после операции еще долго лежал в больнице. Человек он немолодой был — за пятьдесят, да еще и не худенький, можно даже сказать — грузный. Такому тяжелее и на костылях ходить, и вообще послеоперационный период пережить. Врачи стали советовать ему похудеть. А у него — сильнейшая депрессия от случившегося. И, как говорили вокруг, он депрессию свою закусывал постоянно. Все время что-то жевал.

Полные люди обычно добрыми бывают. Вот и бухгалтер наш был беззлобным и покладистым, пошутить любил, и отношения с соседями и сослуживцами у него всегда были спокойными и доброжелательными. Уважительно и даже как-то заинтересованно, что ли, относился он к любому человеку. За это и нравился многим.

Говорят, он в молодости красивым был, стройным, подтянутым и с пышной шевелюрой. Я бы не поверил, если б не видел фотографий родительской свадьбы. Среди многих гостей был там и Иван Петрович с супругой. Что жизнь с людьми делает! Правда, не все так меняются. Многие вполне узнаваемы. А вот Иван очень изменился: облысел, заплыл жиром от сидячей работы, а может, от неправильного обмена веществ, так ведь тоже бывает! Смотреть на него лично мне было грустно: неужели и я когда-нибудь таким стану?! Лысину свою Петрович аккуратно зачесывал редкими седыми волосами, которые отрастил, видимо, специально для этого с одной стороны головы. Это как-то жалко выглядело! Но ему все прощали из-за его доброй души. И никто не смеялся над его прической, словно договорились все — не смеяться!