Анатолий Ткаченко - Воитель

«Помогу: дирекция комбината, она из стекла и бетона».

Догадавшись наконец, что учитель Гулаков шутит — он ведь известный шутник! — мужик идет дальше, похохатывая и изумляясь неслыханной выдумке, но его голове уже не освободиться от образов — огромной горы искромсанного дерева и кучки деревянной трухи на месте его собственного дома. Если мужик не совсем глуп и не пьянь беспросветная, он вскоре спросит себя: «Что же мы творим-то?..»

Мосину, конечно, все докладывалось, и ему не могли нравиться такие «беседы» с народом Сергея Гулакова, но и запретить их остряку учителю — слишком уж на самодурство будет похоже, и Мосин решил самолично и как бы невзначай побеседовать с Гулаковым. Увидев однажды его шагающим по тротуару, он остановил «Волгу», вышел, поманил:

«Сергей, на минуту!»

Гулаков подошел. Мосин руки ему не подал, что означало: учти, не совсем доволен тобой! Это не огорчило Гулакова, напротив, он всегда старался увильнуть от рукопожатия директорской длани: пожмешь, говорил, и выслуживаться хочется.

«На тебя показывают, Сергей… — вымолвил Мосин нарочито неспешно (умел по случаю припугнуть!) и животом прижал Гулакова к боку машины. — Люди видят, слышат».

«Пальцем показывают, Иннокентий Уварович?»

«Пока словом».

«Понятно: сначала было слово…»

«Оно же будет в конце. Но за нами».

«Возможно. А что показывают, Иннокентий Уварович?»

«Шутишь много».

«А, эти мои выдумки!.. Роман пишу, Иннокентий Уварович, отдельные главы на будущих читателях проверяю, советуюсь: чтоб народ знал, что о нем сочиняют. А то, понимаешь ты, расползутся по дачам и домам творчества инженеры человеческих душ и клевещут втихую на действительность. Повытаскивать бы их да физиономиями — в жизнь, в жизнь…»

«Ну, бывает, и правду пишут. Недавно я роман прочитал одного… фамилию запамятовал… какие-то фамилии пошли пустяковые, не то что у классиков, раз прочитал — и на всю сознательную жизнь польза большая… Про Сибирь там у него — ну, размах, ну, перспективы, ну, прогресс технический!.. Воображаешь, город — как единый организм. Людей почти нет, их не видно… Механизация полная, роботизация тоже. И всем управляет Хозяин, мыслитель новой формации, сверхголова экономически-техническая».

«А что производит этот город?»

«Сибирь осваивает».

«Сам для себя, значит?»

«Для прогресса».

«А кому он нужен, такой прогресс, если в нем человека не видно?»

«Демагогия, Сергей, демагогия… И откуда вы, молодые, нахватываетесь ее? Ведь только начинаешь приносить пользу обществу — и уже заражен пустозвонством. Человек может быть счастливым только в коллективе, только когда равный со всеми».

«Если коллектив счастлив…»

«Коллектив не имеет права быть несчастливым».

«Если им руководит сверхголова?..»

«Намекаешь, значит?.. — Мосин теснее прижал Гулакова к лакированному боку машины. — А между прочим, у тебя в работе недовыполнение. Недоделки. Отстающих по математике много. Заслушивали директора школы на парткоме, недоволен тобой. Этими твоими новаторствами в преподавании. А нам что нужно? Чтоб человек подрос, на конвейер стал, к станку, нормы перевыполнял. На труд для общества надо ориентировать. Зачем ему твоя высшая математика, если он уже девок щупает? Тянем, понимаешь ли, всех в академики! Мы одного гения в Москву поставили. Слыхал небось про Супруна? Затмил там, затмил… Считай, на сто лет вперед выполнили план поставок докторов наук. Пусть другие по доктору… А ты намекаешь. Значит, против установок, линии, решений. Так?»

«Извините, Иннокентий Уварович, вы широко, можно сказать, государственно мыслите, запутали меня обществом, коллективом, наукой, решениями… Я и сказал что-то невпопад. Не уловил. Недопонял. Исправлюсь!»

«Ну, это другое дело, самокритика — всегда полезна. Скромность украшает молодого человека, как невинность девушку. Ха-ха!.. Так о чем мы говорили?»

«О моей работе».

«Подтянись, значит. У нас переходящее знамя по отрасли. Вписывайся в коллектив. Поддержим. Выдвинем. Вон Буракову, завучу, скоро на пенсию. А там и директор школы более прогрессивно мыслящий потребуется. Учти!»

Мосин привычно покачивается для разминки, тяжело морщит лоб: чего-то вроде не договорил, вроде бы уклонился от главной важной мысли, но вспомнить никак не может, по всегдашнему тугодумию, прочно усаживается в машину, кивает шоферу и лихо пылит к сияющему кубу дирекции комбината.

Перемирие длилось, мосинцы полагали, что навсегда усмирили антитарников, и тара шла прежним потоком. Порой мне казалось: может, она нужна, и не для каких-то там утилитарных человеческих потребностей — вселенских, пока еще не понятых простыми смертными? Может, Мосиным управляют высшие силы?.. Я встряхивал головой, натирал виски вьетнамским бальзамом, просветляя сознание (завезли бальзама крупную партию, лет на десять вперед), но эти абсурдные мысли не оставляли меня.

Так и с ума можно сойти, серьезно задумывался я, к мосинцам в пособники перекинуться! Надо что-то делать. Немедленно!

И тут — о, везение, порой выручающее нас! — прилетает в Село корреспондент краевой газеты. Молоденький, весь вельветово-джинсовый; обвешанный фото — и прочими камерами, только что с факультета журналистики МГУ, сразу видно — талантливый, раскрепощенно-столичный, матерьяльцы выдает хлесткие, ну и, конечно, дуралей порядочный — жизни-то, кроме улично-московской да южно-курортной, не ведает, не знает. Лихо махнул на Дальний Восток, чтобы с головой окунуться в будни строек и трудностей (такие на БАМ едут, посещают горячие точки планеты, идут на лыжах многие сутки под вертолетным надзором к полюсам планеты, в космос просятся…), словом, зелененький щелкопер, жаждущий вырасти в газетного льва, одним своим видом пугающий бюрократов, нерадивых хозяйственников, хапуг и прочую общественно-социальную нечисть, мешающую нашему стремительному продвижению вперед и вверх, а потому — охотник до острых материалов на злободневные, животрепещущие темы: вынь да положь ему все такое, не то сам вникнет, вынюхает, выявит негатив, а уж когда напечатает его, не жалуйся на ретушь и другие художественные приемы, усиливающие портрет «героя» или грани назревшей проблемы: журналистика — тоже искусство, да еще и древнейшее.

Не знаю, Аверьян, были в твое молодое время такие журналисты? Теперь ими мир полнится и задыхается от информативного бума, они делают политику, навязывают избирателям президентов, участвуют в свержении правительств, они всюду, профессиональные и самодеятельные информаторы, их много, как туристов, они превратили мир в одну огромную коммунальную квартиру, где в каждой двери глазок все видящий и за всем следящий. Они завладевают миром. Хорошо это или плохо? Время покажет.