Инна Хаимова - На полпути к себе...

— Никогда не держи корысти в сердце и не жди платы, — наставляла она Юну нехитрому своему пониманию жизни, — тогда доброе вернется к тебе само. Когда не ждешь.

Как только выдавалось время, они вместе ехали за город. По глубокому Фросиному убеждению, природа давала силы человеку, делала его лучше. Юна очень любила такие путешествия.

Прошло много лет, а Юна помнила выходной день, как ей казалось, лучше которого в ее жизни не было.

На корме парохода их было двое. Светало, когда они решили высадиться на берег, еще окутанный туманом. Фрося и Юна оказались единственными пассажирами, выходившими на этой пристани. Они не сразу заметили, как туман поднялся над землей, открыв берег. Кругом лес и лес. Солнце рыжеватыми бликами продиралось сквозь ветви. Земля, отогреваясь под солнечным теплом от ночной прохлады, исходила запахом парного молока. Тишина, лес, воздух, душистый от смолы и мяты. Юна еще никогда не видела такой красоты.

— Слышь, как деревья переговариваются, — тихо сказала Фрося, неожиданно останавливаясь, — убаюкивают они нас. Ветерок поет, солнце по листьям бежит. Душу покоем обволакивают. А травинки-то посмотри как шепчутся. Земля их соком своей любви напоила. Глянь! Головки друг к другу склонили. Ну-ка, приложи ухо к земле. Да не бойся. Такую радость услышишь, что никакая беда тебе не страшна будет. Счастье на тебя выльется, — Фрося сама легла на землю и приложила к ней ухо.

Юна тоже легла. И Юне показалось: ее наполнила музыка, которой раньше она никогда не слышала.

Но все это позже, позже, а тогда на исходе была первая половина сорок седьмого года.

Не стало пленных немцев во дворе. На улице Горького зацвели высаженные в прошлом году липы. Переулки, улицы будоражил неугомонный перестук скакалок. Детские голоса. На Советской площади готовился к открытию постамент в честь 800-летия основания Москвы. Не смолкала трескотня несущихся по мостовым самокатов, слаженных из дощечек с колесиками на шарикоподшипниках. Под горячим свежим асфальтом исчезали раны выщербленных улиц и булыжных мостовых.

Осенью сорок седьмого Юна пошла в школу. Но летом случилось событие, запомнившееся ей на всю жизнь.

Юна была чуть ли не единственной девочкой своего двора, принимавшей участие во всех мальчишеских затеях. Она играла с ними в войну и в казаки-разбойники, в лапту и чижа, в биту и ножички и даже стояла в воротах, когда они гоняли консервную банку от одной арки до другой. В ребячьих играх возникали свои дворовые законы. Рождалась и своя жестокость.

В то лето верховодил во дворе тринадцатилетний мальчик с ангельским личиком и наглыми глазами. У него была маленькая головка, мелкие черты лица и непропорционально широкое туловище с коротким торсом и несоразмерно длинными ногами. Мальчика звали женским именем Сима. Полностью оно звучало — Серафим. Симка всегда старался во всем быть первым. У него были средства для самоутверждения: во-первых, собственный самокат, во-вторых, он лучше всех гонял мяч — консервную банку, в-третьих — горазд на всякие выдумки.

Симка был старше других детей, не считая пятнадцатилетнего Курбаши, который на все взирал равнодушно — ни учеба в школе, ни игры, ни самокат его не волновали.

Ребята слушались Симку беспрекословно. Мать его работала машинисткой-надомницей. Она часто перепечатывала рукописи писателей, и мальчик не раз оказывался их первым читателем. Читал Сима все без разбора. Нередко случалось так, что он знал окончание произведения, еще не прочитав начала. Иногда бывало, не только ребятам, но и взрослым Симка снисходительно советовал прочесть книгу, которая скоро выйдет из печати.

Никто тогда и не заметил, как Симка бросил в разгоряченные игрой головы ребят незнакомое им слово «шлюха». Оно осело в их памяти. Как потом оказалось, это слово относилось к Рождественской.

Нельзя сказать, что для этого не было никаких оснований. Гость у Рождественской обычно появлялся среди ночи. Он следовал за ней с разбухшей сумкой в руках. Домой Евгения Петровна забирала то, что оставалось от ресторанного застолья. Она не считала это для себя зазорным. Ради «вкусненького кусочка» Евгения Петровна даже другой раз задерживалась на работе, ужиная с незнакомцами.

С возвращением Рождественской домой по кухне распространялся дух ресторана в запахах запеченного в сметане поросенка, анчоусов, заливной осетрины и шашлыков по-карски, жупановской сельди и мяса, тушенного с грибами в горшочках.

Атмосфера веселья, какой-то показной праздничности, проникая в «будуар» Рождественской, подчеркивалась звоном рюмок.

Евгения Петровна занимала квадратную двадцатиметровую комнату с двумя низкими окошечками, выходившими на улицу. Часть комнаты, где находились деревянная кровать (редкость в то время) и тумбочка, была отгорожена платяным шкафом и ширмой. Это и называлось «будуаром». Выпадали дни, когда Рождественская, свободная от вечерней работы, приводила гостя домой часов в девять вечера. Тогда его видели не только жильцы дома, которые собирались вечерами на лавочке и беседовали, лузгая семечки, но и детвора, носившаяся по двору.

Рождественской, как и многим женщинам, которым перевалило за тридцать, казалось, что жизнь уходит, а хорошего так ничего еще и не произошло, она так и не прибилась к берегу. А ей очень хотелось устроить свою судьбу. Хотелось беспокойства о близком человеке и его внимания, а может быть, даже ссор, но своих, семейных… Ведь и из этого складывается женская доля.

Ее большой сын — Курбаши, равнодушный ко всему, гостей матери тоже не замечал. Чаще всего он их не видел — они приходили поздно и ранним утром уходили, — он спал. Вообще гости надолго у нее не задерживались… Может быть, потому, что Евгения Петровна как-то сразу навязывала «ухажеру» свою жизнь и своего недоразвитого сына…

Был обычный довольно прохладный летний вечер. Дети носились по двору, играя во «флажки». То была игра на скорость и находчивость. Территория переднего двора делилась на две половины. В двух противоположных концах двора очерчивалось по небольшому кругу. В каждый круг клали камешек, считавшийся «флажком». Цель игры заключалась в том, чтобы достичь чужого круга, схватить заветный «флажок» и принести его на свою половину. Сделать это было не так-то просто — все хорошо бегали. Причем, если до кого-нибудь дотрагивались рукой — «пятнали» его, он считался взятым в плен. И тогда надо было схватить не только камешек, но и выручать своего товарища по игре.

В тот раз ребята носились по двору и не заметили, как Рождественская с гордо поднятой головой, не обращая на них внимания, вдруг приблизилась к «флажку», к которому в это время мчался Симка.