Нина Соротокина - Летний детектив (сборник)

Матерь Божья, что это было? Первое, что сделала Марья Ивановна, вскочив с кровати – кинулась в прихожую и заперла входную дверь. Но что толку её запирать? У негодяя был ключ! Или не было? Бедная женщина никак не могла вспомнить, закрыла она дверь перед сном или оставила незапертой в ожидании Лёвушкиных гостей.

После этих стремительных телодвижений надо было сразу принять валидол. Но на это у неё не хватило сил. Марья Ивановна опустилась на лавку в прихожей, отдышалась и сразу стала воспроизводить в памяти происшедшее. Это было так же сложно, как вспомнить последовательность сна. И столько же, сколько в сновидении, было смысла в этой истории. Естественно, убийца покушался на Лёвушку. Не на неё же! И ведь точно знал, мерзавец, где находится спальня хозяина. Вывод напрашивался сам собой: это был кто-то из своих. Из дачников или аборигенов.

Ну, вспоминай же, трусиха, что успела увидеть за эти три секунды? Лучше всего ей запомнилась рука с пистолетом, его рука в перчатке. Или без перчаток? Но почему именно его рука? Может быть, это была женщина? Во всяком случае, шаги убийцы были лёгкими, поспешными… Мужики обычно так топают… И очень много волос на голове. Но пытайте её – Марья Ивановна не могла вспомнить, были ли это выпростанные из-под шляпы лохмы или попросту борода. Если борода, то наверняка накладная. Когда убийца идёт на дело, то лучшего маскарада, чем искусственная борода, не придумаешь. Но не исключено, что это никакая не борода, а просто шарф. Правда, убийца мог надеть маску, но, говорят, маска мешает зрению. А он целился прямо в лоб. Если лоб на расстоянии полуметра, здесь и в маске не промахнёшься.

Теперь… шляпа. Она могла быть как мужской, так и женской. С широких полей её капала вода. Почему она рассмотрела дождевые капли, но не запомнила лица, не удосужилась заглянуть убийце в глаза? Испугалась… да. Очень! Возникло подсознательное чувство, что если она взглянет ему в глаза, то он (или она) тут же выстрелит. Люди по-разному ведут себя при эмоциональном возбуждении. Это либо агрессия и крик, либо полное замирание, желание притвориться мёртвым. Марья Ивановна пошла по второму пути, она как бы притворилась мёртвой, потому и закрыла глаза.

Убийца испугался включённого света ещё больше, чем Марья Ивановна. Разумеется, он решил, что кто-то вошёл в комнату. Он же не мог предположить фокуса с выключателем. В ужасе он бросился бежать. Но почему он так истошно заорал?

У Марьи Ивановны мелькнула догадка. Она поспешила в спальную, зажгла настольную лампу. Так и есть. На кипенно-белом пододеяльнике виднелись бурые капли. Кровь! Верный Ворсик почувствовал опасность и в минуту эмоционального возбуждения пошёл по первому пути. Он выбрал агрессию и бросился на защиту хозяйки. Мария Ивановна знала, как ведёт себя её кот, если в нём пробуждается боевой дух. Анне Васильевне – левый последний дом – он вцепился в ногу, и даже носок не помешал прочертить на икре две страшные кровавые борозды. А только и дел было, что Анна Васильевна замахнулась на Ворсика шваброй. Кот пугал её кроликов, потому она и погнала его из сада. Ворсик не сразу стал отстаивать свои права на «гуляю, где хочу». Он выждал неделю, а потом и вцепился в беспечно вышагивающую ногу.

Скандал был страшный! Мария Ивановна потом наказала Лёвушке купить коробку хороших конфет. Анну Васильевну необходимо было задобрить, потому что именно у неё покупались молоко и сливки для этого полосатого поганца.

Мария Ивановна выглянула в окно. В бане шла своя жизнь, но свет в боковой спальне не горел. Видно, кто-то уже получил свою порцию пара и выпивки и теперь отправился на боковую. Часы показывали начало третьего.

Понимая, что не заснёт, Мария Ивановна всё равно легла в постель. Теперь её мучила другая мысль. А ну как убийца-неудачник пробрался в баню и сделал своё чёрное дело? Правда, она не слышала выстрела, но его и невозможно было услышать в эту грозу. Утешать себя можно было только тем, что убийца не посмеет стрелять из пистолета на глазах Лёвушкиных друзей. И потом – кто же убивает в бане? Нет. Это совершенно невозможно!

Когда начало светать, Мария Ивановна готова была вскочить и мчаться в баню, чтобы проверить – не пострадал ли любимый племянник. Но на этот раз её остановил уже не страх, а чувство неловкости. Люди молодые, парятся они всегда с большим количеством спиртного. Их теперь не добудишься. Но есть в компании и разумный человек. Инка, конечно, дрянь, но она никогда не оставит дверь нараспашку.

Предлагаемые читателю события развёртывались жарким летом в небольшом поселении, раскинувшемся на высоком берегу чистой и полноводной реки. Я употребляю термин «поселение», поскольку затрудняюсь назвать этот населённый пункт дачным посёлком, равно как и деревней. Это именно поселение – симбиоз, естественное слияние города с деревней.

На высоком берегу реки Угры произошло то, о чём мечтали большевики. А произошло это потому, что деревня к описываемому времени совершенно умерла. Остались только развалины когда-то гордого собора, обширное кладбище, которое неуклонно пополнялось новыми могилами – покойников сюда везли со всей округи, – и пять домов бывших колхозников. Вот к этим кривым, косым, щелястым домам и приткнулись горожане-москвичи.

Место это, называемое Верхним Станом, отличалось удивительной живописностью. Берег, который спускался к реке пологими уступами, зарос пахучими травами и удивительной крупноты ромашками. Подножье угора с одной стороны окаймлялось ручьём. Вдоль ручья раскинулись совершеннейшие джунгли, а выше, там, где обнажились рыжие валуны известняка, в каменистую почву вцепились корнями вековые сосны. В бору и по сию пору не вытоптаны разноцветные мхи, а маслят по хорошей погоде столько, что ногу негде поставить. По левую сторону угора тянутся вдоль реки дубовые и берёзовые рощи, перелески образуют круглые поляны, на вырубках тьма земляники. Рай, одним словом.

Обычно деревенские называют горожан, купивших у них жильё, дачниками, хоть те зачастую живут в крестьянских избах, держат кур и сажают огороды. В Стане горожан называли «художниками» – по профессиональной принадлежности жителей двух домов.

Лет пятнадцать назад, сплавляясь по Угре на байдарке, Флор Журавский, сейчас известный в Москве художник, а тогда недавний выпускник «Суриковки», заприметил старый собор и окрестную красоту. Флор и вбил здесь первый кол будущего посёлка. Но опять же – какой посёлок? Всего пять домов дачного типа, из которого пятый и вовсе был баней.

Однако вернёмся в ту сумасшедшую ночь, с которой мы начали наше повествование. Гроза не утратила силы, но отошла от Верхнего Стана, однако совершенно нельзя было понять – в какую сторону. Молнии вспыхивали и справа, и слева, и лишь южная часть неба (та, где по вечерам зависал над кладбищенской сиренью кровавый Марс) была глуха и темна. А север так и бесновался! Иной раз и яркого очерка молний не угадывалось, небо словно вспыхивало апельсиновым заревом, и сразу возникал злобный басовитый грохот грома. Зарницы высвечивали пойму реки, густые заросли Чёрного ручья, сосновый бор на том берегу и развалины церкви, конечно. Церковь парила здесь над всей округой.