Каролина Сеттерваль - Давай надеяться на лучшее

Одна из моих подруг – та самая, что создала расписание для посетителей у меня на дому, позвонила ей в тот же день, когда ты умер. Посоветовалась с ней, знающей меня и Ивана, и к тому же специалистом по привязанности между маленькими детьми и их родителями, что теперь делать. Они обсудили, какого рода кризисная помощь мне необходима, и пришли к выводу, что проще всего было бы вернуться к ней, хотя мы только что закончили курс психотерапевтических встреч. Она пересмотрела свое расписание, чтобы принять меня сегодня. Моей подруге она объяснила, что важно встретиться как можно быстрее. Сказала, что готова продолжать встречаться со мной, если я этого захочу – начиная с сегодняшнего дня и так долго, как мне это понадобится.

Моя психолог нравится мне больше всех психологов, с которыми мне довелось иметь дело. Она разговаривает больше, чем остальные. Возражает, когда не согласна со мной, и смеется, когда я шучу. Она помогла мне пережить первое трудное полугодие после рождения Ивана, с моими переживаниями по поводу его плача, невозможности утешить, с моими порывами передать ответственность кому-то другому, кому-то взрослому, кто справится с задачей лучше, чем я. Она показала мне, какой уникальный малыш у меня родился, какая я прекрасная мать или могу ею стать, если только попытаюсь. Я добилась немалых успехов с тех пор, как познакомилась с ней, и полностью полагаюсь на нее. Думаю, если кто-то и может помочь мне разобраться в моих мыслях, то это она.

Наконец мы добрались до места. У дверей террасы Фашта я передаю коляску с ребенком, который тем временем заснул, своей маме и брату. Они обнимают меня и говорят, что скоро мы снова увидимся, желают мне удачи. Я бормочу нечто нечленораздельное, что задумано как благодарность. Осторожно глажу Ивана по щечке. Его нос покраснел на холоде.

В последние сутки все чувства у меня были отключены. Лишь в краткие моменты я могла позволить себе поплакать, всегда заранее убедившись, что Иван спит и ничего не увидит и не услышит. На второй день я плакала, когда принимала душ. Пыталась шептать твое имя и говорить «прости». Поначалу это было трудно. Я видела себя со стороны, и то, что я видела, смущало меня и наполняло презрением к себе. Истощенное тело, серое квадратное лицо с огромными кругами под глазами – обнаженная женщина под душем, шепчущая имя человека, которого там нет. Голос надломился, хотя его и так было едва слышно, и казалось, что твое имя эхом отдается в ванной. Это звучало глупо, а не красиво, и я надеялась, что никто из моих дежурных помощников не проходил в тот момент мимо двери.

Прости, Аксель. Прости, что все так получилось. Прости за то, какой я была в конце нашей истории. Прости, что мы потеряли друг друга. Прости, что потеряла тебя. Прости, что не смогла сделать тебя счастливым. Прости, что ты чувствовал себя недооцененным. Прости, если я заставляла тебя почувствовать себя неполноценным. Прости, что вгоняла тебя в стресс. Прости, что пыталась все всегда решать. Прости, что я капала тебе на мозги. Прости, что ты умер. Прости прости прости прости прости прости прости прости прости прости.

Минут пятнадцать я стояла под душем, прося у тебя прощения. Хотя это было бессмысленно – я все равно не получу его и не узнаю, насколько оно мне нужно, – слова имели эффект триггера, и я разрыдалась. Шепот сменился настоящими всхлипываниями, которые произвели на свет настоящие слезы и привели к настоящим рыданиям, впервые с того дня, как ты исчез. Задним числом я не почувствовала ни облегчения, ни очищения, но я подумала, что мне было хорошо выплакаться. Как раз пока у Ивана был тихий час.

Психолог встречает меня в холле, и мы заходим в ее кабинет. Остановившись напротив меня, она говорит, что не знает, сможет ли пережить наш разговор и не заплакать, и заранее просит у меня за это прощения. Она подходит ко мне, кладет руки мне на плечи, и я чувствую, как ее духи окружают меня, когда она обнимает меня. Успеваю подумать, что она ниже меня ростом, задаться вопросом, может ли психолог в особых случаях обнимать своих пациентов. Еще я успеваю подумать, что догадываюсь, каким шампунем она пользуется, прежде чем, совсем перестав думать, безудержно рыдаю у нее на плече.

«Это абсурд, просто полный абсурд, что мне делать, как теперь быть, это какой-то абсурд», – всхлипываю я. Психолог тоже плачет и говорит, что да, это абсурд. Так жестоко, и несправедливо, и невероятно.

Строго говоря, в моем распоряжении всего сорок пять минут, но мы задерживаемся еще на пятнадцать. Я говорю такое, о чем до этого момента даже не подозревала, и она слушает, протягивая мне платок за платком. Как и друзья, она отказывается признавать мою версию, что дело во мне, что я сама, хотя и частично, стала причиной того, что ты умер. «Ты не могла этого знать», – говорит она. «Это все равно бы произошло», – говорит она. Я не отвечаю, но думаю, что и она не может знать. Ей известно не больше моего – так почему же она так уверена, что ответственность за случившееся лежит не на мне? Почему все так в этом уверены? Это не логично. Мы должны, по крайней мере, рассматривать такую возможность, что я убила тебя, что я подгоняла и торопила тебя, пока не настал момент, когда ты больше не мог этого выносить. Психолог на это не соглашается.

Вместо этого она говорит, что я могу рассчитывать на нее. Я смогу встречаться с ней так часто, как захочу, и она даст мне свой личный номер телефона, куда я смогу позвонить и наговорить на автоответчик сообщение – она перезвонит мне, как только сможет. Она пишет свой номер на визитной карточке, я понимаю, что это необычно: иметь прямой доступ к своему психологу в обход регистратуры. Кроме того, она говорит, что поначалу мы можем встречаться без Ивана, если я того хочу. Это тоже не стандартная ситуация. Как-никак, она детский психолог, специализирующийся на самых маленьких. «Я буду рядом, сколько потребуется», – говорит она, и это заставляет меня снова расплакаться, на этот раз от облегчения. Я понимаю, что нуждаюсь в ней, и ненавижу себя за то, что это так. Мне хотелось бы не нуждаться в посторонних людях. Я должна справляться сама. Я должна научиться жить сама. В конечном итоге я должна научиться быть одна.

В конце нашей встречи на меня вдруг накатывает желание взять реванш. Я решаю стать самым героическим человеком, когда-либо пережившим потерю. Я по-настоящему блесну. Переверну в себе все до последнего камня, чтобы убедиться, что там ничего не скрывается, выберусь из своего горя быстро и эффективно, вернусь к нормальной жизни. Я должна это сделать. Мне придется это сделать. Не ради себя – ради Ивана. Это последнее, что я могу подарить тебе, когда все потеряно, когда я почти все погубила. Во мне пробуждается соревновательный дух, и я не в состоянии думать, почему это происходит. Внезапно я ощущаю огромную усталость. Наверное, от того, что я поплакала. Или потому, что я не спала четверо суток. Час прошел, и психолог вынуждена попросить меня уйти. Она записывает меня на новую встречу через неделю. На прощание мы не обнимаемся.