Владислав Артемов - Император

— Друг-то твой, — кивнул Бермудес, — совсем с копыт скоровился.

Ерошка перешагнул через нагло вытянутые ботинки Шлягера, опустился на стул.

— Сволочь. Подозреваю, что он ещё и наркоман. Как бы не вляпаться с ним в историю.

— Сумка-то, будем говорить, где? — спросил Поросюк.

— И это есть, по утверждению древних, царь природы! — горько сказал Бубенцов, разглядывая ступни Шлягера, обутые в кирзовые копыта. — Штаны генеральские напялил! Лампасы! На волчьи свои лапы. Подлец!

Ерошка Бубенцов налил рюмку и, запрокинув голову, выпил.

— Я как-то с двумя наркоманами сцепился в подъезде, — сказал он, продышавшись. — Хуже нет, чем пьяный наркоман.

— Закодированные хуже. Злобнее, — возразил Тарас Поросюк. — Я однажды схватился в метро с одним, будем говорить, закодированным. Злой был, что бес. Первый на меня накинулся. Молча дрался, как штрафник.

— Ты бы закусывал, Ерошка, — озабоченно сказал Бермудес. — Сто выпил, сто закуси. Народная мудрость.

— Всё под контролем, — заверил Бубенцов.

— Гляди, брат, — с сомнением покачал головою Бермудес. — Ты и на свадьбе у Понышева так же говорил. Этими же точно словами. А потом посуды набил на полторы тысячи.

— На свадьбах принято драться, — сказал Бубенцов. — А во-вторых, я за шафера вступился. Когда на того семеро навалились. Несправедливо!

— Ну и дурак! — сказал Тарас. — Справедливо, несправедливо — твоё какое дело?

— Моё какое дело? — приподнялся Бубенцов. — Семь на одного! Ты-то не полез, умник!

— Их же семь было! — огрызнулся Поросюк. — Вам с шафером двоим и наваляли. Я потому и не лез, чтобы третьим дураком не быть.

— Главное, милочка, предварительный настрой, — поспешил перебить назревающую ссору Бермудес. — Скандал и драка возникают от предварительного настроя.

Бермудес чувствовал лёгкие угрызения совести. Он, как и Поросюк, тоже не поддержал тогда Бубенцова.

— В каком направлении начнёшь пьянку, в таком же и закончишь, — согласился Поросюк. — Не надо переть на рожон. Справедливо, несправедливо...

— Настрой, — внушительно повторил Бермудес. — Алкоголь только усугубляет предварительный настрой. Поэтому я, например, всегда с самого начала настраиваю себя на мирный лад. Вот и ты, Бубен, старайся настроить себя на мирный лад. И не будет никакой драки, поверь мне.

Некоторое время сидели в молчании, прислушиваясь к трагическому рыданию скрипок.

— Я, кажется, начинаю понимать, — сказал Бубенцов и кивнул на спящего Шлягера. — Газетку гадёныш не зря принёс, на виду положил. Про ограбление-то. Похоже на то, что нас разыгрывают.

— Может, шоу? — предположил Бермудес. — Обрати внимание, вон там, в углу, поблескивает? Не исключено, у них везде тут телекамеры расставлены.

Поросюк прищурился и завертел головой.

— Не нравится мне всё это! — Бубенцов со злобою покосился на Шлягера. — Эта сволочь сразу не глянулась.

— Ты бы сумку вернул ему, — сказал Поросюк. — С него же спросят, куда дел реквизит. Хоть, будем говорить, и алкоголик, а жалко его.

— Сумки больше нет! Я бомжа встретил у входа. «Дай, — говорит, — взаймы сколько-нибудь до Омска!» Я и не удержался. «На, — говорю. — Бери!» Эффектно получилось. Как он стрекача-то дал с миллионами бутафорскими!..

Ухо Шлягера навострилось, тонко затрепетало. Во сне он всхрапнул, дрыгнул длинной ногой в кирзовом ботинке.

— Сволочь, — отреагировал Бубенцов. — Ненавижу пьяных скотов. Давил бы.

Далёкая флейта тоненько просвистела начало «Марша лейб-гвардии Преображенского полка». То у мёртвого Шлягера ожил мобильный телефон. Шлягер пробудился, встряхнулся. Поглядел острым глазком на Бубенцова, потянул одним пальцем за колечко телефон из нагрудного кармана, прижал ухом к плечу.

— Алё? — пьяно кривляясь, крикнул он. — Говорите! Кто на проводе?

И тотчас осёкся, услышав ответ. Видно, страшен был голос далёкого собеседника.

2

Лицо Шлягера стало быстро застывать. Впалые щёки втянулись ещё больше, приобрели мертвенный оттенок, точно на них легла серая мраморная пыль. Шлягера, казалось, разбил внезапный паралич. Телефон вырвался из ослабевших пальцев, прыгнул на грудь, скатился на пол, завертелся юлой. Что-то всхлипнуло, лопнуло внутри Шлягера, он сорвался со стула, заламывая руки, подлетел к Бубенцову.

— А-де-сэ-той-бом-с? — проверещал Шлягер.

— Где той бомж? — Ерошка подхватился с места, схватил Шлягера за лацканы макинтоша, встряхнул. — Где бомж? Я тебе покажу. Гнида!

— Ого-дите-зе-вы-ы! — Шлягер выл, бился в руках Ерофея, пытаясь освободить пережатое горло. — О-ого-зиде-зе... Юде-зе-ругом!

— Людей застыдился, чёрт драный! — крикнул Бубенцов, волоча извивающегося врага в фойе. — Где той бомж? Я тебе покажу, где той бомж!

В вестибюле настигли их Поросюк и Бермудес, встали между противниками.

— Это были настоящие деньги! — взвизгнул Шлягер, высвободив наконец воротник из пальцев Бубенцова. — Подлинные! Дурак!..

— Подлинные! — оскалился Ерошка. — Получи, гад!

Бермудес, знающий характер Бубенцова, был начеку. Перехватил кулак на лету. Другой рукою стал отталкивать, оттеснять Шлягера. Ерошка вывернулся, лягнул врага под коленку. Поросюк не смог удержаться от искушения и тоже врезал Шлягеру по уху. Белая мраморная пыль посыпалась со щёк Шлягера. Шлягер оцепенел, застыл на месте, глядя куда-то вдаль через плечо Поросюка.

— Ва-ва! — крикнул он, указывая пальцем на входную дверь. — Ва-ва-вак!..

Все обернулись. За стеклом в свете уличного фонаря медленно плыла заветная полосатая сума, набитая хрустящими купюрами. Приостановилась, как бы дразня, а затем стала удаляться. Светлое серое пятно всё дальше уходило в глубины.

Шлягер бежал к дверям по мрамору вестибюля, тяжко гремя ботинками, повизгивая от ужаса. Бежал, не догадываясь опустить руку, указывая по-прежнему направление. И трое друзей, увлекаемые порывом, бежали вслед за ним. Сердца их колотились в древнем азарте погони.

Семён Михайлович Шпак расставил руки, встал у них на пути, думая, что это мошенники, которые не хотят платить за ужин. Но только охнул, отвалился к стене. Слетела с головы, покатилась форменная фуражка с алым околышем.

Бегущие, потолкавшись в дверях, вывалились на улицу. Заветная сума уплывала по переходу, белела метрах в тридцати. Заслышав хлопок двери и топот, бомж, даже не оглянувшись, рванул, поскакал прочь крупной рысью. Преследователи настигли сумку только на той стороне улицы.

— Отдай деньги! — прокричал Шлягер, накидываясь сзади, заваливая бродягу на асфальт. — Ворюга!

Поросюк рвал сумку из клешней бомжа. Беда в том, что точно с такою же силой тащил на себя сумку и Бермудес, но с противоположной стороны. Бубенцов топтался рядом в нерешительности, потому что ясно видел — бомж не тот! Этот был двуглазый. И оба глаза выпучивались от ужаса и напряжения. Сумки, конечно, были весьма схожи. Да что ж за невидаль, таких полосатых объёмистых сумок много есть на белом свете. Пойди хоть на Павелецкий вокзал, хоть на Таганский рынок — везде в глазах рябит от этих сумок.