Владислав Артемов - Император

Начиналось всё в театре, и так славно начиналось! Затем как будто веселье продолжилось в «Кабачке на Таганке». Потом, кажется, был скандал в ресторане «Асмодей». Как прибыли они, пешком ли или на такси, это совершенно изгладилось из памяти. Всё было весело, здорово, пёстро. Ерошке все искренне радовались, улыбались. Он с кем-то здоровался, обнимался. То и дело окликали. Ходил от столика к столику, пил там. За одним из столов завязался спор с долговязым стилягой в шарфе. Шарф запомнился отчётливо, поскольку с помощью его незнакомец был повергнут на пол. Были затем крики, был Бермудес, который появился неведомо откуда, оттаскивал Ерофея. А незнакомец куда-то делся вместе со своим шарфом, оставив в руке Бубенцова горсть серых волос.

И всё это рыцарство совершалось в честь прекрасной дамы — Розы Чмель. Бубенцов вернулся к столику, отряхивая ладони, но никак не мог избавиться от серых волос. Они наэлектризовались, липли к пальцам. Роза была в красном платье, с алой розой в чёрных с золотом волосах. От неё исходила огнедышащая сила, как жар исходит от раскалённой сковородки. Бубенцов, стоя на колене, декламировал:

А вино уж мутит мои взоры

И по жилам огнём разлилось.

Что мне спеть в этот вечер, синьора?

Что мне спеть, чтобы вам не спалось?

Теперь Ерошка Бубенцов напряжённо вслушивался в чужое дыхание за спиной. Та ли? Или какая-нибудь иная? Если иная, думал он, то измена двойная. И жене, и Розе. Абсурдно, но получается именно так.

3

Бубенцов затаил дыхание. Довольно долго лежал не шевелясь, напрягая слух. В какой-то момент показалось, что за спиною дышит не человек. Определённо не человек. Какое-то иное существо, но только не голая женщина. Лучше бы это дышал там кот или даже собака. Городским собакам ведь часто позволяют хозяева забираться в человечью постель и там дрыхнуть. Большая такая рыжая собака, старая, упитанная.

Опираясь на локоть, осторожно стал переваливаться на спину, приподниматься. Она лежала на груди. Бубенцов видел затылок и вытянутую, как у пловчихи, руку женщины. Да, это была, кажется, та. Скорее всего, та, поскольку брюнетка с отливом в рыжину. Плыла она кролем.

Надо было как-то выкарабкиваться. Выбираться из бездны, восстанавливать себя, склеивать разбившуюся в мелкие осколки жизнь.

«Почему не позвонил вчера?»

«Почему? Пьяный был, вот почему».

«Бабы пили с вами?»

«Какие там бабы, Вер? Сама подумай. Чисто мужская пьянка».

Не поверит, пожалуй. Лучше так:

«Была там одна. Или две, я уж не помню. Ну, ты её знаешь. Алкоголичка из отдела кадров. Она всегда подсядет на халяву...»

Про «одну или две, не помню» — это хорошо, важно только произнести естественным голосом. «Ты же знаешь, мне неинтересны эти бабы, всё равно, сколько их...»

Вера наверняка звонила ночью Бермудесу. Затем Поросюку. Эти не выдадут, скажут, что потерялись ещё с вечера. Надо уточнить, согласовать.

Мозг работал, пусть с перебоями, провалами, но эта работа мозга отозвалась благотворно на психике. Прошёл первый, парализующий волю, ужас. Теперь им владели тяжкое смятение, запоздалое раскаяние.

Тихо двигая локтями, Ерошка попятился в изножье кровати, стараясь не коснуться, не потревожить спящее существо, которое он всё ещё не разглядел толком. Несколько раз малодушно замирал, сторожа перемены в её сонном дыхании. Соскользнул, тихонечко тенькнул кончиками ногтей по паркету. Выждал, мелко перебрал локтями, пресмыкаясь тихо, как игуана. Тяжко же и неловко игуане пятиться, ползти назад. Послышался короткий всхрап, и замерла чуткая игуана. Наконец Бубенцов сполз с края постели, которая, к его счастью, ни разу не скрипнула за эти несколько минут напряжённого передвижения.

Она не проснулась, а только пошевелилась в сонной неге. Перевернулась на спину. Да, это была та самая женщина, увидеть которую сейчас он и опасался, и надеялся. Та самая весёлая, остроумная, распутная Роза Чмель, которая появилась вчера и, разбив все запоры, ворвалась в его жизнь.

Измена была не двойная. Но легче не стало.

Теперь, без алой розы в волосах, с закинутой рукою, Роза показалась ему ещё привлекательней. Она лежала на спине, нагие раздвоивши груди. И тихо, как вода в сосуде, стояла жизнь её во сне. Карминные, жаркие губы сухо пылали на бледном, страстном лице. Чёрные волосы с бронзовым отливом, которые он вчера трогал своей пьяной лапой, доказывая ей, что это театральный парик из конской вороной гривы, раскиданы были по белой наволочке. Эту кобылицу звали Роза. «Ты красива, как роза!» — такой комплимент он повторил вчера много-много раз. Да ещё много-много-много раз...

4

Кобылица повернулась на бок, не открывая глаз. Сонная дрожь прошла по крупу, от самого крестца вплоть до золочёной гривы. Тотчас стала подниматься внутри Ерофея тёмная муть. Бубенцов почуял, как снова наливается, вскипает силой... и поспешил поскорее вырваться из западни, полной уже света наступающего дня. Свет страшил его. Недаром он чувствовал себя мерзкой игуаной. Босиком, на цыпочках, опираясь на хвост, пробежала бесшумная игуана до приоткрытой створки двери, прошмыгнула в щель.

Далее Бубенцов, пошатываясь, не совсем твёрдо держась на лапах и стараясь не стучать когтями по паркету, пошёл незнакомым коридором. Едва не задел торчащий из стены сувенир в виде рогатой коровьей головы с подвешенными на шее жестяными колокольчиками. Изделие чешских мастеров, ширпотреб. Точно такое же висело и у него дома. Только не слева, а на правом простенке.

На кухне было то, ради чего он, собственно, и предпринял это трудное, долгое, полное невероятных опасностей и приключений путешествие по чужой квартире. На подоконнике стояла большая бутылка красного вина, отпитая не более чем на четверть. По своему детдомовскому опыту он знал, что некоторые вещи следует делать сразу. Получил шоколадную конфету — не откладывай, ешь немедленно. Иногда верная казалось бы добыча, если промешкать, зазеваться, может исчезнуть в один краткий миг. Бубенцов не стал тратить время на поиски стакана, схватил заветную бутылку, поднёс к губам, как пионерский горн, запрокинул голову и принялся трубить... вливать терпкую жидкость в пересохшее горло. Заливая тревогу, заминая маету, беспокойство... словом, всё то, что зовётся у порядочных, благочестивых людей словом «совесть».

И тут его озарило! Бубенцов пил, скосив глаза, и вдруг понял, что находится-то не где-нибудь, а на собственной своей кухне. Да, на своей собственной кухне! Поперхнулся, закашлялся. Умолкла пионерская труба. «Но пулей вражеской сражённый...» Сквозь выступившие слёзы озирал озарившееся озорное пространство. Кухня была его! Правда, с несколько иным набором мебели. С немного иной расстановкой предметов, с иным рисунком обоев. Какой-то шутник, вероятно, всю ночь... И ещё он понял, что и спальня, где ночевал, и коридор, по которому прошмыгнул, и расположение сортира с ванной — словом, всё-всё-всё устроено здесь точно так же, как в собственной его квартире. Только вместо родной жены злой шутник этой ночью незаметно подложил ему чужую женщину. И поэтому всё в его жизни перевернулось, поменялось местами! Бубенцов проснулся в зазеркалье! Всё, что в родном доме было у него справа, в этой квартире располагалось слева.