Симона Бовуар - Воспоминания благовоспитанной девицы

Мы почти не говорили о личных проблемах. Однажды все-таки Эрбо вскользь заметил, что Эжен несчастлив, потому что ему не удается быть бесчувственным: это для него недостижимый идеал. Я ответила, что прекрасно понимаю Эженов, в моей жизни уже есть один такой. Отношения Эженов со своенравными женщинами обычно сложные, заявил Эрбо: они всё хотят поглотить, а «Эжен сопротивляется». «О! Я это заметила!» — воскликнула я. Он расхохотался. Слово за слово, я рассказала ему в общих чертах свою историю с Жаком, и он велел мне выйти за него замуж — или, если не за него, то за кого-нибудь другого, добавил он, женщина должна обязательно выйти замуж. Я с удивлением обнаружила, что в этом вопросе его мнение почти совпадало с позицией моего отца. Мужчина старше восемнадцати лет, остающийся девственником, в глазах Эрбо — невротик; однако, утверждал он, женщина должна отдаваться мужчине только в законном браке. Для меня подход к одной и той же вещи с разными мерками был неприемлем. Я больше не осуждала Жака; но теперь я наделяла как мужчин, так и женщин правом свободно распоряжаться своим телом. Мне очень нравился роман Майкла Арлена «Зеленая фетровая шляпа» {283} 283 Арлен Майкл (Дикран Куюмджан, 1895–1956) — английский писатель армянского происхождения, автор романов и новелл, описывающих лондонское общество после первой мировой войны. . Недоразумение разлучило в молодости героиню, Айрис Сторм, с Нейпиром, человеком, которого она очень любила; она никогда не забывала его, хоть и спала со многими мужчинами; в конце концов, не желая отнимать Нейпира у милой и любящей супруги, она врезалась на машине в дерево. Меня все восхищало в Айрис: ее одиночество, ее беззастенчивость и какая-то возвышенная честность. Я дала книгу Эрбо. «У меня не вызывают симпатии женщины легкого поведения», — сказал он, возвращая ее. Он улыбнулся. «Насколько я люблю, чтобы женщина мне нравилась, настолько не могу уважать ту, которой я обладал». Я возмутилась: «Такой женщиной, как Айрис Сторм, обладать нельзя». — «Никакой женщине связь с мужчиной не обходится безнаказанно». Он повторил, что наше общество почтительно относится только к замужним женщинам. Меня не волновало, почтительно ко мне относятся или нет. Жить с Жаком и выйти за него замуж — одно и то же. Но в тех случаях, когда можно разделить любовь и замужество, я теперь предпочитала разделять. Однажды я увидела в Люксембургском саду Низана и его жену с детской коляской. Я горячо пожелала, чтобы подобной картины не было в моем будущем. Я находила тягостным, если супругов приковывало друг к другу что-либо материальное; единственной связью между любящими должна быть любовь.

Таким образом, я не во всем находила полное взаимопонимание с Эрбо. Меня смущали суетность его стремлений, следование некоторым условностям, а иногда и его эстетство. Будь мы оба свободны, я бы не захотела связать свою жизнь с его; я рассматривала любовь как полное приятие человека — значит, я не любила. Тем не менее чувство, которое я испытывала к нему, странным образом напоминало мне мое чувство к Жаку. С момента расставания я ждала новой встречи; все, что со мной случалось, что приходило мне в голову, — все предназначалось ему. Когда мы прекращали разговаривать и погружались, сидя бок о бок, в работу, сердце у меня начинало щемить — оттого, что близилась разлука; я никогда не знала в точности, когда снова его увижу, и эта неопределенность огорчала меня; временами я с тоской ощущала хрупкость нашей дружбы. «Вы сегодня что-то очень грустная», — ласково говорил Эрбо и старался поднять мне настроение. Я убеждала себя прожить день за днем, без надежды и страха, эту историю, которая изо дня в день приносила мне только радость.

И радость брала верх надо всем остальным. Сидя в своей комнате теплым летним днем, я перебирала в памяти прошлое и вспомнила такое же время, когда я готовилась к выпускным экзаменам в школе: то же умиротворение, то же усердие, но насколько я стала богаче по сравнению с той, шестнадцатилетней, девочкой! Я отправила письмо Праделю с точным указанием времени и места встречи, закончив его словами: «Будем счастливы!» Он мне напомнил, как двумя годами ранее я просила его предостеречь меня от счастья; меня тронула его бдительность. Но смысл слова изменился; теперь оно не значило отречение, оцепенение: мое счастье больше не зависело от Жака. Я приняла решение. В следующем году, даже если провалюсь на экзаменах, я не останусь дома, а если получу степень, не пойду на должность преподавателя, не оставлю Париж; в любом случае я поселюсь отдельно и стану жить уроками. Моя бабка после смерти мужа открыла пансион. Я сниму у нее комнату — это как нельзя лучше обеспечит мне самостоятельность и не очень напугает моих родителей. Они дали согласие. Зарабатывать деньги, выходить куда-нибудь, принимать гостей, писать, быть свободной — на этот раз жизнь действительно открывалась передо мной.

В это будущее я увлекала за собой сестру. Поздними вечерами, на берегах Сены, мы взахлеб говорили о наших грядущих победах — моих книгах, ее картинах, о путешествиях и вообще о мире. В неспешных водах реки дрожали отраженные опоры, по Мосту Искусств скользили тени; мы опускали на глаза черные вуали, чтобы придать обстановке еще больше таинственности. Часто мы вспоминали Жака; в наших разговорах он присутствовал не как любимый мною человек, но как блистательный кузен, герой нашей юности.

«Меня в следующем году здесь уже не будет», — сказала мне Лиза, с трудом сдававшая дипломные экзамены; она добивалась места в Сайгоне. Прадель, разумеется, проведал ее тайну и Лизы избегал. «Ох, до чего же я несчастливая!» — шепотом говорила она с едва заметной улыбкой. Мы с ней виделись в Националке, в Сорбонне. Пили лимонад в Люксембурге, ели мандарины, в сумерках, у нее в комнате, украшенной белым и розовым боярышником. Однажды втроем с Клеро мы разговаривали во дворе Сорбонны, и он спросил нас своим настойчивым голосом: «Что вам в себе больше всего нравится?» Я заявила, в немалой степени солгав: «Кто-то другой». Лиза ответила, что ей больше всего нравится дверь с надписью «Выход». Однажды она мне сказала: «В вас есть хорошая черта: вы никогда ничего не отвергаете, у вас все двери всегда открыты. А я только и делаю, что выхожу и все уношу с собой. Как мне в голову-то пришло — войти к вам? Или это вы пришли ко мне и, не застав, решили подождать? В самом деле, можно ведь поразмышлять, пока хозяин отсутствует и должен прийти с минуты на минуту. Только почему-то людям это не приходит в голову…» Она бывала почти красивой по вечерам, в домашнем платье из тонкого батиста, но чаще усталость и разочарованность портили ее лицо.

Прадель никогда не произносил ее имя, зато часто говорил о Зазе. «Приводите вашу подругу», — сказал он, приглашая меня на собрание, где должны были сойтись в идейном споре Гаррик и Геенно {284} 284 ГеенноЖан (1890–1978) — французский эссеист, специалист по творчеству некоторых французских писателей и социальным проблемам, в частности, по классовой борьбе и культурному неравенству. . В тот вечер она обедала у меня, потом мы вместе отправились на улицу Дюфур. Максанс вел заседание, на котором присутствовали Жан Даниелу, Клеро и другие правоверные студенты Нормаль. Я вспомнила лекцию Гаррика трехлетней давности: тогда он казался мне полубогом, а Жак стольким людям пожимал руку — это был какой-то недоступный мир; теперь и я многим пожимала руку. Я наслаждалась по-прежнему живым и теплым голосом Гаррика — к сожалению, его высказывания показались мне глупостью; а эти «ревностные католики», с которыми было связано все мое прошлое, — они были мне совсем чужими! Когда Геенно взял слово, распоясавшиеся наглецы из «Аксьон франсез» устроили шум, невозможно было заставить их замолчать. Гаррик и Геенно, покинув заседание, вместе отправились выпить в соседнее бистро, и публика разошлась. Невзирая на дождь, Прадель, Заза и я пошли пешком по бульвару Сен-Мишель и Елисейским полям. Мои друзья смеялись больше обычного и шутливо объединялись против меня. Заза назвала меня «безнравственной дамой» — так отзывались об Айрис Сторм в «Зеленой фетровой шляпе». Прадель перещеголял Зазу: «Вы — одинокая совесть». Их сообщничество меня веселило.