Денис Соболев - Говорящий с травами. Книга первая

И Матвей позвал на помощь уличанских парней – все рукастые, сарайку сколотить точно сумеют. Зазвенели пилы, вгрызаясь в сухостой, защелкали клинья, распуская бревна на плахи, загуляли по ним рубанки – все спешили, понимали недостаток времени. Никто ничего не спрашивал. Надо – значит, надо. Работали не жалея сил, и сарайка выросла у зимовья – просторная, крепкая. Здесь будут храниться дрова, веники и прочий скарб.

Продукты все будут в погребе, включая и овощи, и соленья. Солонина, как и мясо, нормально в лабазе перезимует – никакой зверь не достанет.

Сруб баньки тоже собрали и крышей накрыли – здесь отец с дядей Никодимом споро работали, ладно. Все внутренние дела позже сделают. Но вот печку надо было выкладывать сейчас, по теплу. И отец привез печника из соседней деревни – молчаливого старого дедка. Тот хмуро оглядел все, покивал и уехал на неделю – кирпич нужен особенный, который жар хорошо держит.

…Матвей с отцом таскали муку и зерно, складывали на телегу. За сегодня им только еще одну ходку до зимовья сделать удастся, хотелось побольше увезти. Сгрузили на телегу и инвентарь – косы, серпы и прочее. Матвей нес уже седьмой мешок, и пот лил градом, спина нещадно болела и пальцы просто не сжимались – не хватало сил. Но он сжал зубы и тащил этот мешок почти с него размером. Отец же носил по два за раз – половину всей муки погрузили на телегу и зерна половину. Остальное им на зиму. Мало ли, вдруг и не придет никто.

Эти тревожные мысли читались в глазах у всех без исключения. В соседней деревне белые угнали всех мужиков на войну – выдали шинели и котелки и отправили в Барнаул, где народ устраивал беспорядки и требовал отдать власть большевикам. И все ждали, что и к ним придут. Но пока не приходили. Иногда ожидание беды хуже самой беды…

Но вот наконец все загружено, можно трогать. Отец щелкнул вожжами, понужая лошадь. Матвей закрыл за ним ворота, догнал телегу, вспрыгнул на ходу на задок. И заметил Прошку, который из-под руки смотрел на них, стоя в конце улицы. Нехорошее предчувствие ворохнулось в душе, и Матвей сказал отцу:

– Бать, что-то Прошка за нами присматривать взялся. Не нравится мне…

Отец повернулся, посмотрел за Матвея, туда, где все так же стоял Прошка, отвернулся, плюнул зло:

– Прихвостень непонятно чей. Пусть смотрит. Много не высмотрит.

Но Матвея он не успокоил, тревога продолжала тихонько звенеть в голове. Прошка за последнюю неделю успел замучить всю деревню своими дурными шутками и намеками на скорое разорение, и Матвей даже порывался его урезонить, да отец не дал. Сказал ему:

– Сын, дерьмо не трогаешь – оно и не пахнет. Не надо Прошку трогать. Толку не будет, а крику на всю округу.

Матвей подумал немного и согласился. А сейчас думал, что, может, и зря.

Моросил нудный дождь, было холодно, парок вырывался изо рта, и Матвей зябко ежился.

Серко бежал у самого колеса, не отходя далеко. Заехали в тайгу, и Матвею стало чуть спокойней. Так бывает, когда в тревожную минуту друг успокаивающе положит руку на плечо и ты ощутишь, что не один. И тревога отступает чуть. Недалеко от зимовья Серко вспугнул в кустах здоровенного глухаря, и тот с громким шумом вырвался вверх, заставив лошадь испуганно шарахнуться, едва не перевернув телегу. Отец железной рукой усмирил ее, вернул на дорогу. Серко виновато махнул хвостом, глядя на отца, и побежал дальше.

– От шельма – отец усмехнулся и потянулся за табаком, но рука его замерла на полпути – у зимовья горел костерок и рядом сидел Бирюк. Босой, в закатанных по колено штанах, еще больше заросший, в тонкой нательной рубахе, он тянул руки и ноги к огню, пытаясь согреться. Увидев их, он встал тяжело, опершись рукой о землю:

– Здорово, – голос его осип и был почти не слышен.

Отец молча спрыгнул с телеги, привязал лошадь и принялся молча таскать муку и зерно в зимовье, складывать под нары. Матвей последовал его примеру. Серко же вообще проигнорировал чужака – угрозы он не представлял, пес это чуял.

Бирюк пожал плечами и принялся помогать, оскальзываясь иногда. Он, как и Матвеев отец, брал по два мешка зараз, и носил их в зимовье. Они все перетаскали, отец сказал Бирюку:

– Ночуй пока в зимовье. Печку топи, чтоб не отсыревало. Утепли – мха вокруг много. Да и ставь себе рядом что-то – инструмент есть. Зимой мы тут сами будем гостевать.

Бирюк посмотрел на отца внимательно, спросил:

– Совсем плохо там? – он кивнул куда-то за спину.

Отец ничего не ответил, отвязал лошадь, и они поехали домой. По темноте не очень хотелось, да ничего не поделаешь – оставлять жену одну дома он теперь не мог…

До дома добрались уже в полной темноте. Матвей с наслаждением стянул с себя сырую одежду и нырнул под теплое одеяло – спать хотелось невообразимо.

Утро началось с Прошки. Они с отцом таскали на телегу соленья, когда стукнула калитка, и Прошка ввалился во двор, распространяя вокруг густой запах бражки. Мама, увидев его, сказала:

– Еще солнце не поднялось, а ты уж где-то налакался…

Тот поднял на нее удивительно трезвые глаза и сказал:

– А я может с вечера пьяный. Тебе-то чего, а?

Отец глянул на него и сказал:

– Ты рот-то закрой, пугало. С женой моей говоришь. Чего надо?

Прошка икнул картинно, сел на крыльцо не спросясь и сказал:

– А ты меня не пугай, пуганый. Скоро по-другому говорить будем, – и полез в карман за табаком.

Отец отвернулся, на щеках вздулись и заходили желваки. Поднял с земли тяжеленную кадушку с огурцами и поставил на телегу.

А Прошка продолжал:

– Вот, к слову, куда это вы муку вчера увезли, а? – Он нагловато так смотрел на них, и у Матвея зачесались кулаки свернуть ему нос набок.

Отец сказал, сдерживаясь:

– Не твоего ума дело. Куда увезли, туда и ладно.

Прошка встал и сказал, выламываясь пьяно:

– А это мы еще посмотрим, моего или не моего. Думаешь, самый умный, да? Думаешь, никто не знает, что ты беглого прячешь?

Отец посмотрел зло, а Матвей ошарашенно – откуда узнал он? Неужели проследил?

Мама стояла, прижав руки ко рту, и глядела на отца. Справившись с собой, сказала:

– Ты, Прошка, бросал бы бражничать. Чего тебе там с пьяных глаз привиделось?

Прошка развернулся к ней и заявил победно:

– Был я в вашем зимовье, и все видел. Своими глазами. Живет там приблудный какой-то, грязный весь и босый. Не иначе беглый.

Отец сказал ему примирительно, хотя Матвей видел, что ярость просто клокочет в отцовских глазах и вот-вот выплеснется, ошпарив беспутного Прошку:

– Ты, Прохор, никак умом тронулся? Нет на моем зимовье никого. А если и есть, я узнаю. И прогоню.

Прошка выпрямился горделиво:

– Ишь, Прохором величаешь. Знать, уважаешь крепко, а? – и засмеялся эдак поганенько.