Иван Охлобыстин - Записки упрямого человека. Быль [litres]

Аркаша показал пальцем на стоящие у телевизора в глубине комнаты охотничьи ружья.

Я отдал глазастому букинисту нож, себе оставил вилы, и мы пошли в дом. Уже не помню, кто из нас шагнул в комнату первым. Помню, как сидевший ближе остальных преступник обернулся, и мне пришлось в его открытый рот воткнуть вилы. Удар оказался такой силы, что вилы застряли у него в голове и я с трудом, при помощи ноги, извлек их оттуда. В то же самое время букинист умело шинковал ножом другого подельщика, метнувшегося к ружьям. Куда делся третий, мы сразу и не поняли. Видимо, воспользовавшись шумихой, он выскользнул в одну из дверей. Аркаша поднял одно из ружей и констатировал, что оно не заряжено. Патронов рядом нигде не оказалось. Очевидно, они где-то были, но где именно, выяснять у нас времени не было.

В глубине дома хлопнула дверь. Мы тут же побежали на звук и обнаружили, что из дома во двор ведет еще одна дверь. Чья-то тень скользнула вдоль изгороди у самой кромки леса. Мы бросились туда. По дороге нашли две косы, прислоненные к стене дома. Я тут же отбросил вилы, погнутые крепким черепом, и взял одну, Аркаша последовал моему примеру. Так, с косами, мы и вошли в прохладный лес. Аркаша показал на полоску примятой травы, петляющую между деревьями. И началась погоня.

Если события до этого напоминали набор резких, ярких вспышек, то размеренный марш с косами наперевес по ночному лесу походил на эпизод голливудского триллера. И я, и мой друг были в довольно дорогих костюмах, за все это время мы не обмолвились ни единым словом, на ходу, также молча, выкурили по сигарете из пачки, найденной мною в кителе насильника. В душе царил неестественный покой, и света луны, проникающего сквозь кроны деревьев, было достаточно, чтобы видеть след. Что еще запомнилось: за нами бежали две собаки. Бежали, не издавая ни единого звука, словно были движимы тем же роковым духом, что и мы.

Беглеца мы настигли через час, перед самым рассветом. Преступник, довольно молодой мужчина, но уже седой как лунь, стоял неподвижно посреди шоссе в нескольких километрах от того места, где мы начали его преследовать, смотрел в какую-то точку перед собой и бормотал нечто бессвязное. Мы вышли на пустую дорогу и стали к нему приближаться – он даже не обратил на нас внимания, – окружили беглеца с двух сторон, деловито примерились косами и в три-четыре взмаха разделили его на куски. И только когда следовавшие за нами псы поволокли отрубленную правую руку обратно к лесу, нас словно разбудили.

– Давай ребятам рассказывать не будем, – осторожно предложил Аркаша, откидывая в сторону окровавленную косу.

– Да, могут не понять, – последовал его примеру я.

В город мы вернулись ближе к полудню. Сначала довольно долго шли пешком, потом нас подбросил грузовик, перевозящий то ли молоко, то ли кефир. Не важно. Гораздо важнее были те чувства, которые мы испытывали, вспоминая события прошедшей ночи. Это было не сожаление, не злость, а какое-то мрачное умиротворение, словно мы были привлечены кем-то бесконечно более значимым для выполнения страшной, но необходимой работы.

Тяжелый был тот год для этой страны: одну из крупных областей, при негласном согласии окружающего европейского сообщества, заполонили орды дикарей из соседней карликовой державы, они убивали местных жителей целыми поселениями, разрушали православные монастыри, предварительно вырезая братию, и много еще чего. Но это было потом, а мы, видимо, застали самое начало этого кошмара и, мало того, стали органической частью его.

P. S. Перед отлетом обратно на родину, вечером того же дня, крепко употребив все той же сливовой самогонки, мы с Аркашей нашли в центре города тату-салон, и каждый наколол себе на левой стороне груди по пять черепов, чтобы никогда не забывать о том, что иногда слово «предназначение» может нести жуткий смысл, что вовсе не означает, что ему можно не следовать.

Душная лунная ночь, трасса «Новая Рига», фура, груженная оргтехникой, в дробовиках картечь 6,5 и вопрос подельщика: «А с этим что?» И ответ: «Как что?! Он нас в лицо видел».

Стандартный сон многодетного отца.

Деньги – забавная штука, абстрактная, не поддающаяся рассмотрению или анализу вне контекста.

Опыт первый. Помню прохладное сентябрьское утро тысяча девятьсот девяносто третьего года. Бегу я по ялтинской набережной в сторону гостиницы «Ариадна», карманы моего роскошного кашемирового пальто туго набиты пачками стодолларовых купюр. За мной деловито семенят три душегуба с целью зарезать. Поначалу, на выходе из казино «Три семерки», у них было поручение от владельца игрального заведения просто отобрать мой выигрыш, но после двадцатиминутной погони зарезать меня стало для мужчин делом принципа. Прекрасно понимая их зловещий энтузиазм, я на ходу разбрасывал немного денег в надежде отвлечь преследователей от себя. Так и сохранился в моей памяти этот феноменологический слайд: сиреневое от лучей восходящего солнца, уже прохладное море, шум прибоя, истеричные выкрики чаек, стодолларовые купюры, элегантно планирующие на влажную ялтинскую брусчатку набережной, заинтригованное происходящим лицо рябого продавца в шашлычной, спасительный силуэт горы Ай-Петри в полутора километрах впереди и запах спелых каштанов.

Опыт второй. Тысяча девятьсот девяносто пятый год, на сцене МХАТа им. Чехова идет моя пьеса «Злодейка», я сижу в полумраке директорской ложи и трясущимися руками пересчитываю деньги, выплаченные мне за аренду свадебного платья Оксаны. Исполнительница главной роли Евгения Добровольская с криками мечется в этом платье по декорации. Уложив деньги в карман рубашки, я заговорщицки перемигиваюсь с женой, и мы бежим в ночную пельменную за Политехническим музеем. Хотим есть до животного спазма. Платье нас кормит уже полгода. Все остальные заработки носят случайный характер. Была надежда на постановку «Гамлета» в качестве режиссера, но я совершил глобальную ошибку, понадеявшись на порядочность Шуры …сяна, и привел потенциального инвестора из банка «Эскадо» к нему как к исполнительному продюсеру. С моей стороны – идиотский тушинский идеализм: свято верить в «пацан сказал, пацан ответил». Настоящие москвичи по-другому живут. За неделю общения с инвесторами Шура убедил их не вкладывать деньги в никому не известного придурка, а нанять режиссером Сергея Александровича Соловьева. Через полгода тот поставил на сцене Театра на Таганке «Чайку».

Не самый эффектный сценический опыт получился. Единственный запоминающийся момент в этой многочасовой нелепице – когда по ходу действия пьесы на сцену выкидывают из-за кулис резиновое чучело птицы, и оно, глумливо подпрыгивая, катится в первые ряды партера. О спектакле предпочитали не вспоминать. Их … сян артистками попутал, а они, люди неопытные в шоу-бизнесе, поддались искусу. С моей стороны – ноль осуждения. Сам из деревни.