Мо Вивенди - Тот самый

– Когда я была беременна тобой, у меня совершенно ничего не складывалось в жизни, – говорила мама, перебирая волосы у меня на макушке. – Всё шло под откос, и я даже несколько раз задумывалась о том, чтобы прекратить мучения… Меня останавливало одно, – она переводила многозначительный взгляд на Алису, и та быстро кивала. В темноте она оказалась лучиком света. – Я не могла оставить её в этом гадком мире, ведь у нас никого нет, кроме друг друга, но и жить я так тоже не могла. Как только я забеременела тобой, Матвей, начались проблемы. Казалось, весь мир был против нас. Ужасный токсикоз, слабость, тонус… вечно отёкшие ноги. У меня пучками выпадали волосы. Даже после родов жизнь не стала легче, да и ты выжил только благодаря акушерке. Родился с пуповиной, обмотанной вокруг шеи. Ещё бы чуть-чуть и… Это я ещё молчу про то, как к нам относились люди. Гадкие люди.

Я отводил взгляд, чувствуя вину перед мамой.

– Ма, и что потом? – с восторгом спрашивала Алиса.

От нахмуренных выщипанных бровей появлялись тонкие складки на лбу, напоминая изломы на бумаге. Худое лицо мамы становилось сосредоточенным, казалось, она смотрела очень внимательно, но ничего не видела. Зрачки расширялись, затопляя голубую радужку, а взгляд обращался в себя – в прошлое. Она перебирала воспоминания, бережно вытаскивая их на свет, будто те были старинными фотокарточками, которые могли рассыпаться от нечаянного прикосновения. В такие моменты мы с Алисой особенно сильно понимали значимость прошлого. Мы мало в чём разбирались, но торжественность ощущалась даже в маминой позе: гордо выпрямленная осанка и приподнятый подбородок. Так она показывала нам, что жизнь её не сломила.

Схватки начались ночью, когда мама возвращалась домой. Живот стал сжиматься, словно упругий мячик, а боль волнами проходилась по телу, вонзая иглы в каждый миллиметр кожи. Казалось, будто копчик дробили молотком. Нестерпимая боль захватывала тело.

«Такую боль не может вытерпеть ни один человек. Никто, – думал я с восхищением. – Никто, кроме женщины».

За болью следовала тошнота. Мама упала на колени, растесав ладони асфальтом, но заставила себя подняться и пойти вперёд. До дома оставалось несколько километров, и она решила дойти до единственной подруги, у которой как раз сейчас оставалась Алиса. Как только мама вышла из парка, придерживая живот, деревья поредели, и перед ней появились одинаковые пятиэтажки. «Ты так жаждал жить, что полез из меня раньше времени», – говорила мама, поглаживая меня за ухом. Её прикосновение я ощущал летним ветерком на коже. «Ничего я не хотел, иначе бы я это запомнил, – резонно замечал я. – Не отвлекайся, рассказывай дальше», – нетерпеливо поторапливал её я, ёрзая на месте. Казалось, улицы, спрятанные вуалью из темноты, совсем опустели. Мама брела в одиночестве, придерживаясь рукой за серые стены. От очередной схватки ноги подогнулись, и мама упала, инстинктивно выбросив руки вперёд. Боль усиливалась. Мама с трудом поднялась и зашагала, почти не разбирая дорогу. Когда силы были на исходе, она остановилась перед первой попавшейся подъездной дверью. Пальцы потянулись к железной ручке, но, прежде чем дёрнуть дверь на себя, мама навалилась на неё, а по ногам заструилась горячая влага. Как только в глазах начало темнеть, она ощутила руки, подхватившие её под локти. Промокшие колготки прилипли к ногам, слова вторая кожа. Приглушённый голос вызывал скорую помощь. Мама оказалась в тепле квартиры. Крепкие руки усадили её на стул, и перед тем, как провалиться в чёрную бездну, она наткнулась взглядом на репродукцию картины Караваджо. На пол, стекая по ладони, скатилась капля крови.

– Тогда я ничего не знала о картине, только название. Во время родов я пыталась детально вспомнить её, чтобы облегчить боль, и это удерживало меня от обморока. Такая вот странная игра подсознания. Призвание апостола Матфея – как только я увидела её, я поняла, что назову тебя в честь него.

Алиса слушала маму с восторгом, казалось, она сама проживала эту историю, погружаясь в липкий мрак холодной ночи. Внимательное выражение лица Алисы становилось восторженным: с чуть приоткрытым ртом она ловила каждое слово, будто то – редчайшая ценность. Алиса представляла себя сильной героиней, а я – крошечным кричащим младенцем в глубине тёмного парка.

История мамы состояла из множества тёмных пятен. Она никогда не рассказывала нам, от кого возвращалась ночью. Мы решили, что в ту ночь мама виделась с моим отцом. По нашим догадкам он выгнал её, и тогда начались преждевременные роды. Правду знала только мама, и она не собиралась делиться ею.

Призвание апостола Матфея – одна из самых необычных картин Караваджо. Из любопытства я много читал о ней, ища в себе сходства с Матфеем. Христос стоял не в центре, а в тёмном углу, и указывал жестом на молодого парня. Я придерживался мнения, что Матфей – это парень, который пока что ещё не поднял взгляд. Оставалось несколько секунд до того, как он узнает, что избран для важного дела. На картине запечатлено мгновение, когда Матфей всё ещё находился в тёмном мире порока, но уже был спасён.

Сколько же мне отмерено до обретения главного предназначения в жизни? В минуты сомнений я, как и мама, становился у старой репродукции, представляя, как она, раздираемая болью из-за меня, впервые увидела картину Караваджо.

Чем больше я вглядывался в картину, тем сильнее понимал, что мама ошиблась: между нами не могло быть ничего общего. Я – обычный парень, живущий обычной жизнью и мечтающий о совершенно обычных вещах.

В тот день, когда я выкурил свой первый косяк, я мечтал о том, чтобы отмотать время назад. Всё было нормально до тех пор, пока не раздался крик Жеки. Мы бросились на звук. Жека лежала в песке, а её запястье неестественно выгибалось вниз. Кожа, обтянутая поверх кости, казалось, вот-вот порвётся. Кир придерживал голову Жеки у себя на коленях. По играющим под загорелой кожей желвакам я понял, как Кир был напряжён и испуган. Рядом с Жекой из песка торчал острый камень, напоминавший треугольник. Этот момент отпечатался в моей памяти настолько ярко, что я помнил его до каждой песчинки.

– Чего встали? – крикнул Кир. – Тащите велики сюда. Нам нужно в больницу! Быстро!

Алиса дёрнулась, и только тогда я осознал, что она стояла рядом, мёртвой хваткой вцепившись в мой локоть. Когда она разжала пальцы, на коже остались красные вмятины.

– Нет… – слабо запротестовала Жека. Лицо опухло от слёз, верхняя губа блестела, а шея покрылась пунцовыми пятнами. – Вдруг там поймут, что мы… курили… – она говорила медленно, останавливаясь после каждого слова. – Если мой папаша узнает, мне конец!

– Ладненько… Тогда оставим тебя тут? – Алиса наконец очнулась.