Валерий Городецкий - Гаврош, или Поэты не пьют американо

Но у меня нет чувства победы и свободы. У всех окружающих, кого удалось вытащить из панциря на откровенный разговор, это чувство есть, а у меня – нет.

Самое ужасное в том, что я перестал читать. Я потерял Маркеса и Пелевина, Улицкую и Бунина, Веллера, Кортасара и даже старика Толкиена. Пытался, заходил в магазин, брал книгу, листал ее минут пятнадцать и ставил на место. Что-то вдруг изменилось. Щелк – и больше неинтересно.

Гаврош как-то умудрилась ухватить жизнь за шкирку и оседлать страшную карму российского Поэта. Потому важно изложить подробнее те ее черты, которые, возможно, постоянно остаются за кадром.

Я так вам скажу: где хорошо Поэту, там будет хорошо и всем остальным.

Я устраивался на работу, ходил на курсы, путешествовал, но она держит меня. Я знаю, что слишком многим ей обязан, что мой долг – отразить все так, как это осталось в моей памяти, ибо таков был наш негласный уговор, который я должен исполнить перед судьбой за то, что этот билет вытащил именно я. И пока уговор не будет исполнен, я не смогу заниматься чем-то еще.

Я покажу вам своего Гавроша, такого, каким она осталась в моей памяти. Когда ты далеко, то можешь ощущать больше свободы. Не безнаказанность, но возможность приоткрыть потаенные уголки, которые держишь закрытыми скорее из страха получить плевок прямо в душу – такой, после которого твоя раковина закроется уже навсегда.

Нет поместий и графств, где можно было бы «провести пару лет вдали от городской суеты», лениво макая перо в чернильницу и предаваясь воспоминаниям и думам о былом. Если не газета или «ящик», то сети тебя достанут на Гоа или на Южном Полюсе. Где бы ты ни был. Так зачем ждать?! Лучше раньше, чем никогда. Нанесем удар первыми.

Вчера отдадим газетам, их век также краток, как жизнь шелухи, из которой они состоят. В конце концов, кому место на страницах наших книг?

Да, и вот еще что: грязи не будет, ибо к Поэтам грязь не прилипает.

К нам в школу приехал Костя Кинчев. Неплохо, да?

У одной девочки, что училась на год младше, мама работала в рок-клубе, и она договорилась с КК о небольшой халтуре. По счастливому стечению обстоятельств моя мама с той женщиной была хорошо знакома и сообщила мне об этом первому в школе.

Конечно, все это не могло случиться, не будь в школе директором не кто иной, как настоящий учитель – Леонид Франциевич Чирица.

Леонид Франциевич был человеком справедливым, интеллигентным и мудрым. Он сколотил вокруг себя команду, в которой людей с мышлением обыденным и стандартным почти не было… Видать так уж положено, чтобы человек интересный был слегка не от мира сего. Но только слегка, конечно, иначе в школе долго не проработаешь. Определенная степень ненормальности – это явный показатель правильного хода вещей.

Леонид Франциевич мог рискнуть, когда дело того стоило. Учителем физкультуры у нас был Дим Димыч, человек, побывавший в местах не столь отдаленных (как часто бывало, ни за что). Но человек правильный, а потому вопреки всем законам ленинградской школы времен эпохи застоя Чирица взял его учителем, подставляя себя, но воплощая тем самым справедливость.

Про Чирицу в Веселом Поселке ходило много историй – интересных и непонятных. Но я расскажу только то, что видел сам.

Как-то на уроке политэкономии Чирица вызвал моего друга Хауса к доске.

– К доске пойдет… Русаков, – объявил он своим знаменитым басом.

Хаус не знал вообще ни черта. Просто полный ноль. Но ни один мускул не дрогнул на его лице. Хаус был Игроком с большой буквы. Он всегда шел до конца. Он не колебался и не переминался с ноги на ногу. Четко чеканя шаг, он направился к доске, отбросив в сторону любые сомнения.

– Садись, мальчик! Садись на место! – почти закричал вдруг Леонид Франциевич громовым голосом, словно рок-идол, призывающий к поднятию рук.

Класс замер в ужасе.

– Пять! – еще громче произнес Чирица, ставя в журнал жирную пятерку. – За выход ставлю тебе пять. Молодец! Вижу, что знаешь!

Таким же шагом Хаус прошел на место, хлопая по подставленным ладоням.

Последующие дни прошли в диком напряжении и ожидании. Спать и есть я не мог, также как и концентрироваться на домашних заданиях и контрольных.

Наконец, настал день «Х». С утра школа гудела как улей. Атмосфера уже была наэлектризована. Больше всего я опасался отмены – ветер перемен в 1988 был еще скорее легким дуновением, нежели всесокрушающим штормом.

Все скинулись, кажется копеек по двадцать.

Ситуация усугублялась тем, что за пару месяцев до того и вышла знаменитая статейка «Алиса с косой челкой», согласно которой Костя кричал на концерте в «Юбилейном» фашистские лозунги. То есть жареным пахло по-настоящему. Режим хоть и скрипел, но болезненно огрызался.

Занятия в тот день тянулись бесконечно долго. Последний урок высидеть было уже невозможно, я ерзал как на иголках, и каждая секунда шла за вечность.

Костя приехал не один. В обойме были Шаталин и Петя Самойлов, то бишь, выражаясь языком простым и понятным каждому, были даже соло-гитара и акустический бас. А это не просто три человека с гитарами. Это уже была «Алиса».

Дикий вакуум тех лет и жажда музыки превращала их в фигуры, овеянные ореолом таинственности и демоничности. Слава Богу, не было Ютьюба, иначе никакой «Алисы» бы к нам не доехало. Ведь прав был дедушка Уильям, что: «Музыка – звуча со всех ветвей, привычной став, теряет вдохновенье».

Когда прозвенел звонок, и мы толпой понеслись в актовый зал, он уже был наполовину забит счастливчиками, имевшими в расписании меньшее количество уроков и предусмотрительно занявшими первые ряды.

Как и положено звездам, они припозднились, появившись втроем с гитарами за спиной. С важным видом человека посвященного и знающего я объяснил Хаусу, Егору и Сан Санычу, что вот тот блондин – это Петя, он на басу, а второй, поплотнее – Шаталин, он играет на сологитаре. Одноклассники удовлетворенно покивали, а потом начался концерт.

Более благодарного слушателя, чем дети не найти. Странно, что в школах не дают рок-концерты…

Кажется, все началось с длинной баллады куплетов из двухсот, про которую Костя объявил, что это баллада всей его жизни. Зал только начинал въезжать. Потом пошли «Путь в сторону леса» и «Картонный дом».

Надо отдать должное – зал они завели. Даже законченные ботаны, (а это был физмат), через час уже кричали и бесновались от восторга.

Там были песни, которые в акустике невозможно было себе представить, типа «Меломана» и «Красного на Черном», что-то из «Блокады»…, что-то вышедшее позже в разных альбомах, «Аэробика», «Осеннее солнце» и много чего еще…