Трумен Капоте - Если я забуду тебя. Ранние рассказы

Позднее, в эссе 1972 года «Автопортрет» читаем:

Вопрос:Вы правдивый человек?

Ответ:Как писатель – да, полагаю. Как человек – видите ли, это как посмотреть; некоторые из моих друзей считают, что, когда речь идет о фактах или новостях, я склонен переиначивать и усложнять. Сам я называю это «делать их более живыми». Иными словами, – формой искусства. Искусство и правда факта не всегда уживаются в одной постели».

В своих замечательных ранних документальных книгах «Местный колорит» (1950) и странной, веселой «Музы слышны» (1956), рассказывающей о труппе чернокожих исполнителей, гастролирующей в коммунистической России со спектаклем «Порги и Бесс», и о порой расистской реакции русской публики на актеров, автор использовал реальные события в качестве отправной точки для собственных размышлений на тему аутсайдерства. И большинство его последующих документальных произведений будут о том же – обо всех этих бродягах и трудягах, пытающихся найти свое место в чуждых мирах. В «Ужасе на болоте» и «Магазине у мельницы» – оба рассказа написаны в начале сороковых годов – Капоте рисует затерянные в некой лесной глухомани мирки со своим сложившимся укладом. Действие этих рассказов происходит в замкнутых общинах, стиснутых рамками мачизма, нищеты, смятения и стыда, которые каждый рискует навлечь на себя, шагнув за эти рамки. Эти рассказы – «тени» «Других голосов, других комнат», романа, который следует читать как репортаж из той эмоциональной и расовой атмосферы, в условиях которой формировался автор. (Капоте где-то сказал, что эта книга завершила первую фазу его писательской биографии. Она также стала вехой в «литературе вымысла». В сущности, роман отвечает на вопрос «в чем разница». В нем есть эпизод, где Нокс слушает, как девочка долго рассказывает о своей мужеподобной сестре, которая хочет стать фермершей. «Ну, и что в этом плохого?» – спрашивает Джоул. И в самом деле, что в этом плохого?)

В «Других голосах», драматичном произведении южного готического символизма, мы знакомимся с Миссури, или Зу, как ее иногда называют. В отличие от своих литературных предшественниц, она не согласна жить в тени, вынося горшки и слушая ссоры белых обитателей нарисованного Труменом Капоте нездорового дома. Но Зу не может освободиться, путь к свободе преграждают ей тот же уклад мужского превосходства, невежество и жестокость, которые автор так живо описал в «Ужасе на болоте» и «Магазине у мельницы». Зу совершает побег, но вынуждена вернуться назад, к прежней жизни. Когда Джоул спрашивает ее, сумела ли она добраться до Севера и видела ли снег, о чем всегда мечтала, она кричит ему в ответ: «Снег видела? <���…> Снег видела! <���…> Нету снегу! <���…> Глупости это, снег и все такое. Солнце! Оно всегда! <���…> Негритянское это солнце, и душа у меня тоже черная» [2] Перевод Е. Кассировой. . Зу изнасиловали по дороге, и насильники были белыми.

Несмотря на заявления Капоте, что он к политике отношения не имеет («Я никогда не голосовал. Хотя, если бы меня позвали, думаю, мог бы присоединиться к любому протестному шествию: антивоенному, «Свободу Анджеле», за права женщин, за права геев и так далее»), политика всегда составляла часть его жизни, потому что он был не таким, как другие, и ему приходилось выживать, то есть понимать, как использовать свою особость и почему он должен это делать. Трумен Капоте – художник воплощал действительность в форме метафоры, за которой он мог спрятаться, чтобы иметь возможность предстать перед миром в образе, не вполне совпадающем с образом южанина-травести с тонким голосом, однажды сказавшего неодобрительно посмотревшему на него водителю грузовика: «Ну, что уставился? Я бы не поцеловал тебя и за доллар». Поступая так, он позволял своим читателям, обычным и необычным, самим представлять себе его реальную сущность в любой реальной ситуации – например, в Канзасе, где он собирал материал для «Хладнокровного убийства», стоящим перед телевизором и смотрящим новости, потому что интересно ведь думать, что, вероятно, из этих новостей он черпает сюжеты, такие как история о четырех чернокожих девушках из его родного штата Алабама, растерзанных в церкви из-за расизма и предрассудков, и, может быть, удивляться, как он в «Завтраке у Тиффани» (1958) мог создать образ симпатичной героини Холли Голайтли, которая, попросив одного мужчину зажечь ей сигарету, при этом говорит другому: «Это я не тебе, О. Д. Ты зануда. Тупой, как ниггер». В лучших образцах своей прозы Капоте верен своей особости по существу и слабее всего оказывается тогда, когда ему не удается отрешиться от конкретности поведения единственного реального прообраза гея (с которым он, вероятно, был знаком в юности в Луизиане или Алабаме) при создании образа меланхоличного, лукавого, погруженного в ностальгию женоподобного кузена Рандольфа, который «понимает» Зу лишь потому, что ее реальность не вторгается в его нарциссизм. Пребывая в своем времени и описывая его, Капоте как художник вышел за его пределы и предвосхитил наши времена, очертив то, что еще только формировалось.

Хилтон Алс

Наступили сумерки; в городе, видневшемся вдали, начали загораться огни; по раскалившейся за день пыльной дороге, ведущей из города, шли двое: один – огромный могучий мужчина, другой – молодой и хлипкий.

Лицо Джейка обрамляли огненно-рыжие волосы, брови напоминали рога, накачанные мускулы производили устрашающее впечатление; одежда на нем была вылинявшая и рваная, из прорех в туфлях торчали кончики пальцев. Повернувшись к шедшему рядом молодому человеку, он сказал:

– Похоже, пора разбивать лагерь на ночь. Давай-ка, малыш, возьми мешок и положи его вон там, а потом набери сучьев – да попроворнее. Я хочу приготовить харч до темноты. Не надо, чтобы нас кто-нибудь видел. Ну, давай, шевелись.

Тим повиновался приказу и принялся собирать хворост. От натуги плечи его ссутулились, и на изможденном лице резко обозначились обтянутые кожей кости. Глаза у него были подслеповатые, но добрые, губы бантиком от усилий слегка выпятились.

Он аккуратно складывал хворост, пока Джейк нарезал бекон пластинками и клал их на смазанную жиром сковороду. Когда костер был сложен, он стал шарить по карманам в поисках спичек.

– Черт, куда я подевал эти спички? Да где же они? Ты не брал, малыш? Нет, не думаю, ах, черт, вот они. – Джейк достал из кармана картонку спичек, зажег одну и грубой ладонью заслонил крохотный фитилек от ветра.

Тим поставил сковороду с беконом на костерок, который быстро разгорался. С минуту бекон тихо лежал на сковороде, потом послышалось глухое потрескивание, бекон начал поджариваться. От мяса пошел тухлый запах. И без того болезненное лицо Тима приняло еще более болезненное выражение.