Эрве Гибер - Порок

Ноги равнодушно ступают с черного, немного клейкого линолеума на белый покатый пол с желобками, чтобы стекала вода; прикосновение к нему не очень приятно и даже вызывает легкое содрогание, если представить, как легко появляются на нем грибки и зеленоватая плесень. На уровне пола параллельно друг другу стоят душевые кабины, образующие коридоры вокруг центрального зала с бассейном зеленой воды, украшенным ракушками, на них падают тусклые блики от витражей. Над гладью воды, в которой никто не плавает но над которой сидят подмигивающие посетителю мужчины, явно сжимая руками члены, и, улыбаясь, показывают ему золотые зубы поднимается спиралью узкая металлическая лестница. Мужчины принимают душ, стоя голыми в ряд и время от времени дергая отворяющую воду цепочку, моют головы и долго мылят длинные бурые члены. В глубине справа от центрального зала, где в стенах полно экранов из прозрачного стекла, в которые видны залы для отдыха и соседние парильни, находится еще одна матовая дверь, ведущая в темную комнату, заполненную белым густым паром, пронзенным желтым светом мигающей лампочки, в центре комнаты поднимается пирамида с лестницами и железными перилами по бокам. На вершине пирамиды различимы силуэты двух стоящих напротив друг друга мужчин, один из них бреется маленькой опасной бритвой. Стены облупившиеся, со следами щеток, которыми их драили, желая побыстрее смыть испражнения. Однако цилиндрическое отверстие, подающее пар и обжигающее пальцы, стоит их чуть приблизить, украшено тонкой росписью, на которой изображена цапля, хватающая концом клюва рыбку.

Позади барной стойки с сифоном и несколькими старыми бутылками аперитива белый женоподобный мужчина шепотом рассказывает сладострастные истории, случившиеся в Хаммамете, поправляя руками лакированную укладку. Вокруг дощечки с пронумерованными прорезями для расходных чеков сплетены пластиковые розы. На полу черно-белая плитка ромбами, под потолком висят рождественские гирлянды, на стенах нарисованы песчаные дюны с луной, а на зеркалах, более искусно, дабы замаскировать стыки, несколько пальм. Над белым гипсовым ангелом, двойником того, что у входа, но уже не льющим никаких струй, подвешен телевизор, показывают свадьбу королевы Елизаветы, затем эскадры военных самолетов. Подпоясанные белыми полотенцами мужчины читают иллюстрированные журналы, томно разлегшись на красном молескине скамей и потягивая оранжад. Между баром и душевой в стену вмонтирована окруженная зеркалами полка, на которой стоят большие, похожие на улитки, сушилки для волос и лежат маленькие красные пластиковые расчески. Кто-нибудь из мужчин, порой уже в одежде, расчесывает и лощит черные густые волосы.

В залах, где, как уже было сказано, полно стеклянных экранов, ничего нельзя утаить, можно лишь заглушить звуки: таким образом, из зала с сухим паром, в котором свет сквозь витражи падает на серую изношенную дранку и лежащую в похожей на гамак изогнувшейся циновке жирную тушу, сквозь стекло можно различить склонившегося над стойкой возле убогого умывальника бармена, однако нельзя услышать, что говорит он о грубых арабских нравах, с другой же стороны, в полумраке зала для отдыха, можно увидеть белеющие силуэты спящих. Кажется, что положенные на дерево белые вещи сразу же сморщиваются от коробящего их едкого и солоноватого пара.

Поднимающаяся над сине-зеленой водой бассейна металлическая лестница бесконечна, она переходит в длинный, тоже в красных и желтых оттенках коридор, освещенный дневным светом, по сторонам — полуоткрытые двери, за которыми — лежащие или сидящие в одиночестве мужчины, каждый в своей комнатке; завидев идущего посетителя, они подмигивают, неизменно склабятся, показывая золотые зубы, и потирают рукой член. Другие мужчины, оставшись в белых халатах, стоят, опираясь о стены, и бесконечно ждут в тишине. У некоторых полотенце, как шарф, висит на шее или же обернуто, как тюрбан, вокруг головы. Они не разговаривают. В каждой тесной клетушке есть деревянный настил с красным молескиновым матрасом и маленькая мраморная полка, на которой стоит пепельница. В каждой комнате есть матовое окно, которое невозможно открыть. В дверях мелькает то вытатуированный на плече орел, то золотой браслет на заплывшем запястье (золото постоянно вспыхивает и при улыбках, немых приглашениях). Некоторые двери закрыты. Одну из них растворяет белый тучный мужчина и, цепляясь за дверной косяк, медленно оседает, весь мокрый от пота, всклокоченный, держа перед собой халат, словно прикрывающая груди женщина, на руках убогие цветные браслеты. Плоть обрезанных членов у темнокожих мужчин часто покрыта бугорками светлее остальной кожи.

Посетитель возвращается в бар, чтобы оплатить счет и попросить бармена с вытекшим глазом отпереть дверцу шкафчика в раздевалке. Выходя, он изучает выставленные за стеклянной перегородкой кассы ряды флаконов с «Кельнской водой», «Шипром» и одеколоном «Помпеи», которые стоят всего четыре франка и, должно быть, плохого качества. Он решается купить один из флаконов, кассирша — сама скромность — протягивает ему одеколон «Помпеи» и, вернувшись домой и вскрывая маленький стальной чехол флакона, он, будто специально, сразу же ранит в нескольких местах руку; глубоко взрезав кожу, сталь входит под ноготь.

В магазине пряжи только что оформили зимнюю витрину, и как же приятно видеть за стеклом мотки и клубочки желтой и сиреневой ангоры, которые скоро превратятся в шарфы, перчатки, свитера, майки и кальсоны, вызывающие сладострастное наслаждение брючки.

Мы вошли под купол круглого здания, на стенах которого скользили изображавшие город китайские тени. В центре на платформе высилась огромная черная машина, похожая на недвижимого двухголового робота; впрочем, согнутые рукоятки предвещали, что скоро он задвигается. Я спросил у управляющего, как ему удалось заполучить такую машину, и он ответил, что получил ее от немецких инженеров фирмы «Цейс», уступивших ее в 1937 году взамен на согласие разводить пум. Он занял место за пультом управления (это был мужчина с бритой головой и маленькими круглыми очками, которого я видел исключительно в белом халате), но у меня не было времени уследить за рычагами и рукоятками, поскольку стало уже темно и затылки сопровождавших нас детей коснулись подголовников кресел. Послышалась музыка: я узнал увертюру «Тангейзера»; ночь становилась все темнее, и постепенно на небесном своде начали появляться звезды. Я слышал движок машины, как вращаются механизмы, пытался различить их перемещения: два черных полюса, пробитых мириадой звездных мерцаний. Внезапно мы очутились посреди темной ночи, и дети, перешептываясь, боялись, что летучие мыши вот-вот коснутся голов.