Татьяна Булатова - Большое сердце маленькой женщины

Что заставляет людей через тридцать лет встречаться с одноклассниками? Ответ прост: любопытство и тщеславие. К тому же тридцать лет – срок достаточный для того, чтобы мусорную пену с жизненных вод уже разметало и стало ясно, кто сколько сто́ит. Практика показывает, что в каждом классе свое соотношение плавающего по воде мусора и драгоценного жемчуга, упорно вызревающего в тесных раковинах жизненных обстоятельств.

Встречи выпускников, как правило, проходят по одному и тому же сценарию, и пишут его активисты-хроники, ради традиции готовые на все. Они, подобно вездеходам, методично продираются сквозь мощное сопротивление заезженных бытом одноклассников, досаждая им глупыми вопросами о том, какой день лучше, кого из учителей пригласить, с кем «из наших» есть возможность связаться и, наконец, «что пить будете»?! Труд активистов невероятно тяжел, но, к сожалению, незаметен. Впрочем, они на благодарность и не рассчитывают – или почти не рассчитывают, – потому что каждый раз сталкиваются с одним и тем же вопросом: «Ну на фига ты это сделал(а)?» «Что это ?» – смысл обвинения активистам всегда непонятен. «А вот что!» – отвечают одноклассники и, не умея выразить словами то, что их мучает, в сердцах машут рукой, чтобы уйти на очередные пять-десять лет в тотальную внутреннюю эмиграцию.

А ведь по большому счету этим активистам нужно сказать спасибо за то, что с их легкой руки в сознании человека начинался процесс активного развенчания накопленных в течение жизни заблуждений. Вот, например, одно из них: « стареют все ». «Все… Но только не я», – думаешь ты и с сочувствием смотришь на них, состарившихся: и на привезенного в инвалидном кресле классного руководителя, и на ссохшуюся в девичестве географичку Галю, и на двоечника Иванова-Петрова-Сидорова, отрытого активистом в привокзальной рюмочной, и на Светку-Ленку-Томку, кутающихся в норковые манто вместо того, чтобы смело показать себя во всем великолепии… Смотришь ты, смотришь, а потом вдруг начинаешь нервничать, потому что ловишь на себе не менее жалостливый взгляд соседа(ки) по парте, сознательно накачивающегося(ейся) дешевым коньяком для того, чтобы подойти и смело сказать тебе в лицо: «Встретил(а) бы, не узнал(а)…» И вывод напрашивается сам собой, горький и неутешительный: ты тоже стареешь так же, как и все ! Именно с этого момента и запускается механизм обрушения иллюзий, в результате которого оказывается… И понеслось! Оказывается, что троечники – прежде балласт класса – сегодня перспективные представители политической и экономической элиты города, а то и страны. А золотая медаль – вовсе не гарантия успеха, равно как и красный диплом, обладатели которого – среднестатистические бюджетники, считающие каждую копейку до зарплаты. И возраст, к сожалению, – это не повод, чтобы смерть была к тебе снисходительна. Ей, в сущности, все равно, кто перед ней – старик или юноша, отличник или двоечник. Она просто заглядывает в своей ежедневник, находит нужную фамилию и ставит жирный крестик, свидетельствующий о выполнении Божьего замысла. Только и всего! Поэтому нечего удивляться, что на очередной общей фотографии лиц становится все меньше, а похороны невольно превращаются в спонтанную встречу одноклассников, традиционно заканчивающуюся словами, что время безжалостно, а значит, давайте видеться чаще и, разумеется, по другому поводу.

«Давайте!» – клянутся оставшиеся в живых и бегут прочь – на работу, в семью, к друзьям, чтобы напомнить о своем существовании и убедиться – я есмь ! Но тем не менее каждый год нет-нет да посещает каждого наивная мысль о том, сколько лет прошло со дня окончания школы, и в преддверии круглых дат словно из-под земли вырастает фигура того самого активиста, который невольно оказывается причастен не только к очередному развенчанию иллюзий, но и к появлению гаденького чувства собственной значимости в обмен на откровения тех, кому ты всегда тайно завидовал. «Поделом!» – думаешь ты и даешь внутренний обет никогда, ни при каких обстоятельствах, ни ногой… Даешь и понимаешь, что не выполнишь внутренней клятвы и даже знаешь почему. Из любопытства, черт бы его подрал!

Отчасти из любопытства, а отчасти из-за желания угоститься, не заплатив ни копейки, Илья Русецкий, по кличке Рузвельт, когда-то знаменитый легкоатлет и победитель Всероссийских олимпиад чуть ли не по всем предметам, пришел на встречу выпускников спустя тридцать два года с момента окончания школы, ничуть не заботясь о том, что не имеет за душой никаких реальных достижений, свидетельствующих о жизненном успехе. Гордыни в нем не было, а если таковая когда-то и присутствовала в его многогранной личности, то количество выпитого за все предыдущие годы все равно привело бы к девальвации стойких жизненных стереотипов.

«В конце концов, какая разница, где проводить время?!» – рассуждал Рузвельт и был абсолютно прав, потому что знал, о чем говорил. Это раньше он имел возможность выбирать между читальным залом городской библиотеки и общей кухней в квартире с подселением, где Илья оказался в результате сложного и многофазного родственного обмена, а сейчас – увы! – выбирать стало не из чего: сырой заплесневелый подвал, облюбованный местными бомжами, сменился предбанником маленького хлебного магазина, где Рузвельт с достоинством пророка поджидал одиноких старух с предложением донести до дома тяжелую ношу. Время от времени, реагируя на жалобы забредших со стороны покупателей, к Илье выбегала чернявая заведующая и, морща усики над верхней губой, грозилась сдать попрошайку властям. В ответ Рузвельт кланялся знойной женщине в пояс и басом семинариста произносил: «Да святится имя твое!» Магия этой фразы обрушивала на заведующую истинную благодать, и сердце ее начинало трепетать от христианской любви к юродивым.

Блаженного Рузвельта окружающие любили. Алкоголиком он был мирным, позиционировал себя как аристократа духа, много цитировал и вполне мог заткнуть за пояс какого-нибудь профессора из местного университета, снисходительно посматривавшего на интеллигентного вида пьяницу с «Божественной комедией» Данте в руках. Любовь к чтению расцвечивала жизнь Ильи яркими красками, он даже всерьез подумывал, не уйти ли ему в монастырь, чтобы читать там, запершись в келье, но вовремя оставил эту затею, потому что догадался: читать в монастыре ему придется совершенно иную литературу. «Потом!» – пообещал себе Рузвельт и обернулся лицом к миру, изобилующему интересными мгновениями, ради которых, безусловно, стоило жить.