Александр Проханов - Скорость тьмы [Истребитель]

Семьями раскатывали дома на венцы, выставляя на торцах черные дегтярные цифры. Свозили к реке, вязали из бревен плоты. Грузились с детьми, стариками и женами, окруженные тюками и утварью, сплавлялись к устью. Так некогда шли по Молоде плоты с казненными волхвами, — караваны молчаливых печальных плотов. По дорогам тянулись тележные обозы с платяными шкафами, зеркалами в старинных рамах, с часами, чьи медные маятники продолжали раскачиваться, и в фарфоровых циферблатах раздавались хрустящие звоны.

Город Молода зиял пустырями, оставшимися от разобранных домов. Каменные лабазы, кирпичные палаты купцов, здания училищ, пожарная каланча, церкви с куполами и колокольнями смотрелись дико и пусто. Лишь изредка по осенним улицам пролетал шальной грузовик с чекистами. Военные что есть мочи колотили в какую-нибудь запертую дверь, за которой скрывались те, что не захотели покинуть Молоду. Триста молодеев решили погибнуть в потопе, не желая расстаться с могилами близких, с родными алтарями, обрекая себя на библейскую смерть.

Всю зиму над Молодой в морозном беззвездном небе трепетало северное сияние, бледно-розовые и зеленые сполохи. Словно летали над городом прозрачные стрекозы. А оставшиеся умирать старожилы уверяли друг друга, что это ангелы посланы им в утешение.

— Почему мы ничего об этом не знали? — спрашивал изумленный поэт, увлеченный своим поэтическим замыслом, — Ведь это русская Атлантида! Это сказочный град Китеж!

— Нет, это наша Молода, — отвечала женщина тихо и истово, не позволяя сравнениями умалить неповторимость родного несчастного места, отдельного от других испепеленных и несчастных мест.

Той весной солнце жгло снега на берегах Шексны и Молоды, льды всплывали и трескались, вся земля сверкала в бесчисленных алмазных ручьях. Паводок был бурный, небывало стремительный. Вода со льдами подходила к плотине, взбухала, ходила громадными кругами, заполняя ложе рукотворного моря. Деревни погружались под воду.

Старик и старуха лежали на высокой кровати, глядя, как из половиц выступает вода, как в стекла избы колотится льдина, как поплыла по избе деревянная табуретка. «Прости меня, Марфа, грешного». «И ты меня прости, Николай». Лежали, взявшись за руки, глядя, как скользят по потолку водяные круги.

В монастырском соборе сошлось до сотни людей. Затворили железную дверь, как во времена Батыя. Запалили лампады перед чудотворной иконой Божьей Матери. Взяли в руки свечи и пели высокий, печальный, бесконечный псалом. На руках у женщины молчал глазастый ребенок, и она все кутала его в теплый полушалок. Когда вода затопила собор, и люди ушли под воду, и гасли одна за другой лампады, женщина подняла над головой ребенка, и он, оставшись один на поднятых из воды материнских руках, глядел, как плывет по воде икона.

На островках, посреди половодья, скапливались лисы и волки, зайцы и мыши, рыси и белки. Жались друг к другу, тонули с островами в мутных воронках. Лоси плыли к далеким берегам, огибая серебряные льдины. Прилетные птицы, возвращаясь из Африки, не находили родных гнездовий, кружили над пустынными водами, стаями садились на торчащие из-под воды колокольни. Рыбы, полные икры и молоки, увивались над городскими мостовыми, над крышами домов, над могильными памятниками.

Вскоре в плотине заработали шлюзы, из Москвы и из Астрахани поплыли белые пароходы, полные гостей, делегаций, отдыхающих туристов. Изумленно смотрели на торчащие из-под воды колокольни, и им чудились подводные звоны и печальные песнопения.

— Говорят, перед войной здесь было знамение, — произнесла женщина, не уверенная, стоит ли включать этот странный эпизод в канву обычной экскурсии.

Молоденький охранник стоял на вышке на ночном дежурстве. Не выпуская винтовки, оглядывал крыши сонных бараков и разлившиеся под горой, бесконечные воды моря с туманным отражением звезд. Внезапно увидел, как на водах всплыл огромный портрет Вождя, казалось, нарисованный на прозрачном шелке. Колыхался, словно губы его открывались, брови хмурились, усы шевелились. Шелковый платок приподнялся, взлетел на небо, выгнулся, будто парус под ветром. Его уносило в глубь неба, он уменьшался, превращался в малую точку. И в эту темную точку, в небесную скважину сметались звезды, вливались туманности. И казалось, все небо и все светила, земля с лесами и водами, ночные бараки с «зэками», сторожевая вышка с испуганным стражником, подхвачены буйным ветром, убыстряясь, со страшной скоростью несутся, всасываясь в черную скважину. Солдатик упал без чувств, а на утро из репродуктора, что скрежетал и хрипел над плацем, пришло сообщение, что началась война.

— Наша Молода из-под воды защищала Россию, — голос экскурсовода исполнился горьким достоинством, словно она отыскивала смысл в бесконечных потерях и тратах, — Немцы, приближаясь к Москве, разбомбили все электростанции, питавшие столицу. И только агрегат нашей ГЭС оставался целым, подавал к Москве электричество. Быть может, то светящееся в кабинете Сталина ночное окно, за которым наблюдала Москва, озарялся светом Молоды. Моторный завод выпускал двигатели для боевых самолетов, которые сражались в небе войны, сбрасывали бомбы на рейхстаг. Многие молодеи погибли на фронте, многие вернулись героями. Над Москвой загорались победные салюты, а здесь, на Рябинском море, одна за другой падали подмытые водой колокольни. Теперь осталась одна, вот-вот и она упадет.

Завершающий раздел экспозиции она прошла торопливо, говорила бегло, невнятно, словно из последних сил. Наблюдавшему за ней поэту казалось, что она, как птица-подранок, стремится ускользнуть от хлещущих выстрелов, дотянуть до любимого леса, укрыться в густой листве спасительных деревьев.

Она повествовала о разрухе недавних лет, обнищании людей, разорении завода. Об инженерах, которые топтались на рынке, продавая китайскую рухлядь. О закрытии библиотек и домов культуры, вместо которых, как ядовитые, светящиеся в ночи грибы, вырастали игорные дома и казино. О дельцах, которые похищали девушек из окрестных деревень и продавали в турецкое рабство. О демонстрации ветеранов, которую разогнал ОМОН, и старик с орденскими колодками, с разбитой головой лежал на проезжей части, а мимо бежала избиваемая дубинками толпа.

— Но теперь, слава Богу, все это уходит в прошлое. В городе появился необыкновенный человек по фамилии Ратников. Он стал хозяином разоренного завода и каждую свою копейку тратит не на поездки в Ниццу, не на роскошные особняки и дорогие машины, а на воссоздание моторного завода. Сам он, будто бы, происходит из молодеев, радеет о родной стороне. Завод стал одним из самых лучших и богатых в России, а двигатель, который здесь изобретен, сделает русский истребитель самым скоростным и неуязвимым. К сожалению, я еще не знакома с этим замечательным человеком, через которого явлено Русское Чудо. Россию каждый раз спасают не армия, не вождь и не искусстный политик, а Чудо, которое обретает образ Спасителя Русской Земли.