Анна Пастернак - Дневник Дейзи Доули

— Знаете, о чем я первым делом подумал, когда она мне это сказала? — спросил Майлс. — Вот, думаю, значит, не впустую расходовал заряд все эти годы. Большинство моих друзей, когда им было по двадцать, пострадали от абортов, а потом, когда им перевалило за тридцать, принялись отстегивать алименты, и я все это время радовался, что легко отделываюсь. Но нет, не пронесло!

— Ты не сказал, кто она, — напомнила Люси.

— Вы ее не знаете. Просто одна дамочка, — вздохнул Майлс.

— Да, конечно, как обычно. Так можно сказать о каждой из нас, — заметила я.

— И что она решила? — осторожно поинтересовалась Люси. — Будет делать… аборт?

— Поздновато. Уже родила.

— Ничего себе! — завопила я. — И отец — ты?!

Уж не знаю, что чувствовал в этот миг Майлс, но мне хотелось рвать и метать. Ощущение было такое, будто меня подсекли под коленки и одновременно двинули по голове. Этого. Не. Может. Быть. Я сплю, разбудите меня, кто-нибудь! Так нечестно! Майлс, гуляка Майлс, бабник Майлс — и тот обзавелся ребенком, хоть и шут знает от кого. Почему мне никогда ничего не достается? Почему меня всегда оттирают? Можно подумать, будто в очереди на раздаче жизненных благ, как только подходит мой черед, меня непременно кто-нибудь отпихивает, и потому мой черед никогда не наступит и я ничего не получу! Всем, всем что-нибудь да обломится, только не мне!

— Ой, мне плохо, — сообщила я. — Голова кругом идет. Ушам своим не верю.

— Дейзи, ты-то тут при чем! — шепотом одернула меня Люси.

— Нормально, типичная Дейзи, — усмехнулся Майлс. — Все-то ее касается. Ах, мне холодно, надень скорее свитер.

— Ты на ней женишься? — спросила Люси.

— Она уже давно замужем! — ответил Майлс.

Люси перекосило, будто ей на ногу наступили. Вот эта новость точно стала для нее неприятным потрясением — Майлс задел больное место. А на меня снизошло внезапное облегчение: значит, Майлс для меня еще не потерян!

— Так. Ты переспал с замужней женщиной и она от тебя забеременела? — сухо уточнила Люси. — Как ты мог не предохраняться, идиот? — она повысила голос.

— Она сказала, мол, у нее бесплодие, а я и поверь, — уныло признался Майлс. — Она пять лет замужем, а детей нет.

— А муж ее что думает?

— Уверен, что Клара — его дочь.

— Безобразие! — возмутилась Люси. — Ей что, мораль не писана, этой бабе?! Совесть у нее есть или нет?

— Так муж в результате вообще не узнает, что это он бесплоден? — поинтересовалась я.

— У него не бесплодие, а эти, как их, тормозные сперматозоиды, — ответил Майлс. — Между прочим.

— Эти сведения ни к чему. — Люси вскочила и забегала туда-сюда. — Сколько ей лет?

— Чуть за сорок.

— Да я про дочку.

— Полгода, — с усилием произнес Майлс.

— А почему она тебе раньше не сказала? Чего ждала?

— Понятия не имею, — пожал он плечами. — То-то и оно. — Майлс хлебнул виски прямо из горлышка. — Звонит с бухты-барахты и зовет в гости. Ну ладно, думаю, тряхнем стариной, приезжаю. Вспоминаем старое, начинаем целоваться, и вдруг из другой комнаты — детский плач. Ну, она приносит ребенка, говорит, так и так, твоя дочурка, только, мол, я из-за мужа никому не могла рассказать Правду.

— Кошмар, — убежденно заявила Люси. — И что ты в ней нашел, в этой… Ладно.

— Она всегда казалась мне такой одинокой, такой ранимой. Жалко ее было, — объяснил Майлс. — Я еще думал, с замужними спокойнее, потому что они за тебя не цепляются, им прочные отношения без интереса. — Он закрыл лицо руками и невнятно добавил: — Честное слово, иногда так устаешь жить один — хоть на стенку лезь.

Передо мной был новый, незнакомый Майлс, — не иначе, его пробудило к жизни потрясающее известие о том, что у него есть ребенок. Этот незнакомец смотрел на жизнь трезво и устало, ему уже не хватало сил заглушать душевную боль язвительными, а то и похабными замечаниями, — он не скрывал своей горечи. Майлс как будто мгновенно повзрослел — видимо, потому что внезапно, уже сорокалетним мужчиной, осознал: не в наших силах и власти управлять своей жизнью, скорее, она управляет нами. Я смотрела на него и не верила своим глазам. Ушам, впрочем, тоже.

На выходные мы, по обыкновению, уехали к маме в Котсволдс, залечивать душевные раны. Загородная жизнь, ласковые приставучие собаки, обильная вкусная еда, длинные прогулки и крепкий сон немало тому способствовали, и мамин безалаберный дом давно уже был для нас вроде санатория. На сей раз под «мы» подразумевался и Майлс — ему тоже было что залечивать. Его внезапно открывшаяся уязвимость меня расстроила. Майлс всегда был веселым малым и волокитой, жил в свое удовольствие сегодняшним днем и не загадывал на завтра, а теперь он казался таким одиноким и сникшим — просто ужас! Но, чего уж там, даже в таком жалостном состоянии Майлс сохранял привлекательность, — его все время хотелось приголубить.

Мы лежали в гостиной на ковре перед пылающим камином и откровенничали.

— Понимаешь, какая штука, я всегда считал себя большим спецом по бабам, — со вздохом признался мне Майлс. — Всегда умел отличать изголодавшихся по ласке, которые спасибо скажут, если их охмуришь, и зажатых, которые держатся недотрогами, но, стоит их разок поцеловать, превращаются в мартовских кошек, так что потом царапин не оберешься. Но вот по части эмоций… что-то я совсем запутался. С современными женщинами так сложно! Они не знают, соблюдать ли правила, и если да, то как и какие. Феминистки лишили остальных баб опоры, почвы под ногами, потому что отобрали и уничтожили неписаный кодекс женского поведения. Улавливаешь?

— Еще как! Подписываюсь под каждым словом, — горячо отозвалась я. — Женщины моего поколения — существа совершенно запутавшиеся. С одной стороны, на работе мы хотим быть жесткими, властными диктаторшами, но с другой — дома нам подавай кормильца-поильца, чтобы жить как за каменной стеной, ласкового и заботливого. Нам хочется, чтобы нами восхищались — ах, как она преуспевает, какая молодчина, — но при этом мы предпочитаем, чтобы вы, мужики, платили за ужин, выбирали вино и открывали перед нами двери. А в постели все еще сложнее: нам бы хотелось сексуально доминировать, но при этом чтобы мужчина был ласков, нежен и обещал быть защитой и опорой.

— Ну и где в этом бардаке любовь, позволь спросить? — поинтересовался Майлс. — Ты вечно попрекаешь меня, что я-де не верю в настоящую любовь, но, по-моему, современные женщины и сами в нее не больно-то верят.

— Мне кажется, мы ее боимся. Не только женщины, мужчины тоже, — задумчиво сказала я. — Все боятся обид, боли, сердечных ран. Боятся обжечься. Я вот лично до сих пор твердо убеждена: если тебе больно рядом с партнером, это не любовь, а лишь страх — страх, что любовь причинит боль, что тебя обидят.