Георгий Пряхин - День и час

Варя делала работу, Варя думала свое, но так же, как в большой реке есть сразу несколько течений — верхнее, поверхностное, с мусором, с перьями, листьями, срединное, куда еще заглядывает, переломившись, солнечный свет, и, наконец, глубинное, донное, незрячее, то, которое подчас, говорят, может течь даже в противоположную, нежели два первых, сторону и которое тем не менее в конечном счете и определяет, куда же течет река, — так и Варины мысли текли одна под другой. А на самом дне и не текли вовсе. Стояли на месте. Кружились, образуя широкие, темные, гибельные, неслышные смерчи. Омут. Кружились вокруг старика, старухи, женщины с ребенком на руках, вокруг самой Вари тех дальних лет. От этих мыслей невозможно было освободиться, да Варя и не пыталась стряхнуть их. Наоборот, она держалась за них, она боялась заспать их.

Это они теперь определяли Варино течение.

И только одна мысль с поверхности (вы видели, как изысканно скользят по глади стоячих вод верткие водяные блошки: на одной ножке, оттопырив другую, как оттопыривают барышни мизинчик, и заложивши ручки за спину, вывернув две микроскопические фиги или посылая публике томные воздушные лобзания — фигуристы!) достигала глубины, спода, и там задерживалась, включалась как ровня в течение, точнее, в кружение: Варе хотелось взглянуть на Варю маленькую.

Обычно Варя маленькая спит с Варей большой, но сегодня из-за бабкиной отлучки она осталась в комнате одна. Их комната — во второй половине дома. Собственно говоря, половины, на которые делят дом сенцы, никакие не половины. Они разные. В первой половине — две комнаты: передняя, где сейчас спят сын со снохой и где в основном сосредоточены и ковры, и новая полированная мебель (по причине этого сосредоточения Варя, тяжелая, неманевренная, лишний раз туда не заглядывает: от Вари всегда какой-нибудь, чаще всего земляной, огородный, напоминающий каракули, след остается), и уже упоминавшаяся так называемая средняя комната, где Варя сейчас и накрывала стол. Во второй же половине комната только одна. Да и та меньше всех. В доме ее называют почему-то тещиной комнатой. Варя и Варя не обижаются: тещина так тещина. Им там хорошо вдвоем, укромно и уютно, в этой тещиной комнате, примыкающей непосредственно к сеням. Варе маленькой тут хорошо еще и потому, что она тоже имеет способность кругом оставлять следы, заячьи стежки — грязи, снега, дождя, чернил, конфет, пластилина, жвачки «Апельсиновая», и по этой причине в передней (не путать с прихожей, как раз напротив: «передняя» здесь, в этих местах, — самая главная, самая шиковая!) Варя маленькая тоже элемент нежелательный. И даже опасный. В отличие от Вари большой чересчур, излишне маневренный. Если она и появляется там, то, как правило, под бдительным присмотром матери. Потенциальный правонарушитель. По этой же причине и телевизор вынесен из передней комнаты в среднюю, хотя единственный мужчина в доме и пробовал протестовать: единственный мужчина любит смотреть телевизор прямо с кровати, где он благополучно засыпает — совершенно синхронно с прощальными словами телевизионной дикторши. По сигналу из Москвы. Радио в доме — это будильник. Петух: вставай, поднимайся, в поход собирайся. Телевизор же — «спокойной ночи…». Варя к телевизору пристрастилась. Она даже стесняется этой своей привязанности и всячески маскирует ее. Сама телевизор никогда не включает и в отличие от Вари маленькой никого не просит, не канючит его включить. Зато уж если его включили, Варя это непременно почувствует. Звук ли услышит, окно ли в средней комнате засветится странным, словно шаровую молнию там заточили, светом, — Варя, где б ни была, что б ни делала, все бросит. Она и дела свои вечерние подгадывает таким образом, чтобы это окно всегда было в пределах ее видимости. Досягаемости. Она лучше еще раньше встанет и позже ляжет, но даже самые неотложные дела за счет телевизора делать не станет. Правда, совсем уж без дела она и перед телевизором не сидит. Варя в это время вяжет. И хоть телевизор они смотрят при выключенном свете, Варе вполне достаточно и того, что сочится с экрана: она давно уже вяжет не по счету, а по привычке, по наитию. Пальцы давно знают все сами, и контролировать их — только мешать. Варя им и не мешает. И они ей тоже не мешают: вооруженная очками Варя целиком поглощена экраном. Жадно следит за всем, что там происходит, молча, но искренне переживает чужие страсти, с упоением путешествует по странам и континентам, а политических деятелей и обозревателей узнает в лицо. По искренности и силе переживания, сопереживания она может сравниться разве что с Варей маленькой. Обе, кстати говоря, вежливо отвечают, когда люди из телевизора здороваются или прощаются с ними. Вари прекрасно понимают, что это необязательно: они ж, как выражается Варя маленькая, не какие-нибудь тронутые, но промолчать в таких случаях им кажется неудобным. Невоспитанным. Этой неожиданно открывшейся страстью Варина жизнь словно берет запоздалый реванш: за оседлость, за тяжесть, за монотонность, за неграмотность: в газете Варя прочитывает только заголовки. Впрочем, этого бывает достаточно.

Варя любит телевизор, но засыпать под него не засыпает. Наоборот, долго потом вздыхает, додумывает, досматривает. Ей всегда мнится, что не только они смотрят телевизор, но и телевизор смотрит их. Так и ее мысли: блукая, как тучки, где-то по дальним пределам, подходят к порогу ее дома и наоборот — от ее порога, от ее семьи бредут, впитывая попутные и встречные ветры и испарения, в дальние пределы. Мир для Вари раздвигается. Раздвигается и пространственно, и во времени, и как-то еще — так, что перед нею возникает как живой и Дмитрий Федорович, и она еще какое-то время ведет с ним вдовьи разговоры. Рассказывает, расспрашивает, и Дмитрий Федорович, раньше вечный упрямый спорщик, теперь во всем соглашается. Покоряется.

Потому и соглашается, что и рассказывает, и расспрашивает, и отвечает Варя сама. И за себя, и за него. На два голоса. И впрямь на два: мысли у Вари свои, а вот голос ответный она подбирает тщательно, памятливо — его, Дмитрия Федоровича. Голос помнит отчетливо, чутко, по-своему нежно. Он возникает по первому зову, и по этому голосу, ревностно сберегаемому в разноголосице Вариной души, она помнит его лучше, точнее, ж и в е е, чем по увеличенной карточке на стене.

То ли мир раздвигается, то ли Варина душа в те минуты растекается, подобно лунному свету, в пространстве, времени и где-то еще, заглядывая туда, куда ходу нет никому. Туда-то есть, да оттуда — нету…

«На телевизор» Варя и Варя ходят в среднюю комнату, а спать возвращаются к себе. Варя маленькая укладывается в маленькую деревянную кровать, Варя большая — в большую, железную. Ритуал отхода ко сну таков: Варя раздевает внучку, обряжает ее в пижамку, укрывает одеяльцем, тщательно подоткнув его со всех сторон, потом Варя маленькая, выпростав тоненькие теплые, словно она их там, под одеяльцем, нарочно согревала, насиживала, ручонки, обнимает ими за шею наклонившуюся над кроваткой Варю: