Георгий Пряхин - День и час

Эти подробности ты Муртагину, естественно не излагаешь, он, похоже, и забыл, что ты сидишь у него в кабинете барабанит пальцами по столу, обдумывая что-то свое.

Выходишь, разыскиваешь новоявленного аскета. Редкий случай: он оказался не в отъезде, безропотно получал как раз очередное или внеочередное задание у майора Ковача. Реквизируешь его у майора и ведешь, застенчивого, нескладного, наверняка вчерашнего пэтэушника, в казарму, а еще точнее — в каптерку старшины комендантской роты.

Да, Васек, да, ухарь старшина, гроза девической невинности обширного ткаческого региона, получишь ты сейчас на орехи.

«Последнее дело открещиваться от тех, кто нуждается в твоей помощи»…

Глаза, темные, темно-смородиновые, лишенные блеска, отсвета, тоже вспомнились.

Сергей вспомнил, что позавчера, накануне отлета, получил письмо от Семена Чепигина. Семен уволился в запас раньше Сергея, первое время писал ему в армию, потом, когда и Сергей закончил службу, они еще какое-то время переписывались, пока Сергей не стал менять города и адреса.

Семен адресов не менял. Как уехал в родной Рубцовск, как поселился там в отцовском доме, как закончил заочно институт искусств в Ташкенте, как женился, как родил сына — так никуда и не двинулся. Оставался художником районной киносети. И без того похожий сложением на добротный куль хорошей, размольной мучицы, все больше оседал, погружался в районный быт, и недолговечные афиши с головокружительными киношными страстями, с заморскими пальмами, стремительно линявшими под дождем и ветром, с чужими зазывными огнями трепетали над ним, как вымпелы над тонущим дредноутом. Они, афиши, сполна покрывали дефицит страстей и пространственных перемещений.

Не Сергей потерял Сергея. Семен потерял Сергея.

И в детстве, и в юности у Сергея было много друзей. К нему тянулись и в интернате, и в армии. Но вот о чем подумал Сергей сейчас, в самолете. Ему почти не удалось сохранить своих друзей. Он сам себе напомнил сейчас ветвь, которую с годами пропускали, п р о т а с к и в а л и, протискивали в жесткое, все более сужающееся кольцо. И все ее боковинки, все ее отростки постепенно срезало. Была ветвь, стала — прут. Берешь зеленую веточку вербы, зажимаешь ее в кулаке и с силой протаскиваешь через кулак. И вместо того чтобы ставить в воду, любоваться ею, в листьях и соцветиях, веточку теперь можно употреблять по совершенно противоположному назначению.

Вербохлест! Бей до слез! Не умирай! Красное яичко ожидай!

С таким приговором мать шутливо охаживала его хворостиной в вербное воскресенье. Какое там до слез — и мать смеялась, и он смеялся, радовался солнцу, зеленой траве, скакал как ягненок вокруг матери. Как же давно это было! Мир тогда замер в счастливом равновесии, в высшей, полуденной точке своего вращения, которая называется «мертвой точкой». Когда все казалось вечным, неподвижным — и весна, и мать, и сам он. Вечно живым. Живущим.

И как же резко и скоро все повернулось. Завертелось, набирая обороты.

Менялись должности, менялись адреса, и старые закадычные друзья на тех или иных стадиях уходили, отходили от него. Он отходил от них, с б р а с ы в а л их, как ветвь сбрасывает листву. Уходил, влекомый жесткой рукой карьеры. Нет, он не оказывался в одиночестве. Возникали новые друзья и новые дружбы. Но это чаще всего были летучие, в з а и м о п о л е з н ы е соединения, которые рождались, распадались, утрачивали связи, как только исчерпывалась связующая их польза, если не сказать грубее — выгода. Распадались безболезненно: «Была разлука без печали…»

Но Семен, может быть, единственный, кто находил его вновь и вновь. Сергей терялся, ускользал, вышагивал, как из старых куцых одежонок, а Семен все равно находил его. Отношение Сергея к друзьям детства, юности вовсе не было практическим, иждивенческим — чаще все-таки он помогал им, а не они ему Может быть, не так чаще, как масштабнее. Чем они могли помочь ему? Разве что, приезжая в гости, возятся вместе с ним в его квартирах, сначала в Ставрополье, потом в Волгограде, сейчас вот в Москве. Сверлят, долбят, шпаклюют. Особо ценный человек тут Степан Полятыка. Ас! Шабашник! Сергей хоть и служил в стройбате, а все строительные навыки уже забыл, подрастерял (тоже аналогия с друзьями); Степан, приезжая, сразу отстраняет его от домашних работ, берет их на себя, допуская к делу только старшего Серегиного сына: парень растет на удивление рукастым. Сергей же дает друзьям ночлег в Москве, и не только им, но и друзьям своих друзей, приезжающим в столицу в командировку или так, «скупиться», — устраивая тех в гостиницу: случалось, определяет на лечение жен своих друзей: незаметно, крадучись, подошло и время больниц, хвороб. Сергей любит своих друзей, но его любви, как бы это сказать, пороха не хватает, что ли. Или — только порох и есть. Сергей быстро загорается, быстро бросается на помощь, а самое главное — скор на обещания помощи. Помощь обещает всем. Обещая, свято верит в то, что сдержит слово. Горит стремлением помочь. Но, столкнувшись с первым же препятствием, прогорает. Остывает. И впредь уже о своем обещании не вспоминает. А если и вспоминает, то без угрызений совести. Он ведь пытался, рыпался. Но — не вышло, не выгорело, кишка оказалась тонка. Что ж теперь казниться?

Он и не казнится.

Видимо, кроме пороха должно быть что-то еще? Не такое громогласное, не такое феерическое, более рутинное. Не моментального эффекта, а длительного д е й с т в и я. Заряда недоставало его любви. Дроби, жакана, пули, которые придавали бы его любви ну если не убойную силу, то хотя бы физический вес. А так она была несколько бесплотной, если не сказать — холостой.

Семен же любил его бесшумно, но так верно, что Сергей порой чувствовал себя двойником: он явно не стоил такой преданности.

Возможно, где-то был или где-то о с т а л с я, отстал в пути следования второй (первый?) Сергей Гусев.

Семен всякий раз отыскивает его, шлет обстоятельные письма (Сергей отделывается редкими записками или телефонными звонками), причем всякий раз делает вид, что не замечает долгого Серегиного молчания, шлет посылки.

Сергея греет это постоянство. Хорошо, спокойно когда есть хотя бы один такой постоянный источник тепла, который не надо зарабатывать, заслуживать. Одно из действующих лиц знаменитого романа Марселя Пруста «В поисках утраченного времени» зовут странным именем «Рашель, ты мне дана». Наверное, в жизни каждого человека, так же как и в жизни самой природы, должен быть такой неизменный «богоданный» источник тепла — иначе как бы затеплилась сама жизнь? Сначала солнце как данность, потом уже жизнь. Рано оставшийся сиротой, Сергей с тем большей жадностью улавливает это тепло.