Дмитрий Пригов - Мысли

Очевидно, что процессы, происходящие в изобразительном искусстве, имеют ту же направленность. С выставок снимается синкретизм события, и они будут, вернее, пока еще желают быть в будущем подчиненными законам рынка.

Хочу заметить, что я описываю все перемены, предполагая неуклонное развитие нынешнего процесса, то есть, понимая все происходящее ныне как временные образования, поскольку этот процесс, на мой взгляд, может быть описан только динамической моделью, правда, с возможной переменой вектора.

Поэтому такие странные порождения типа Клуба «Поэзия» с его 180 членами представляются мутационными образованиями. В сфере культуры возможна только одна, как мне представляется, действующая структура — плюрализм. Поэтому если прилагать какие-то осознанные усилия, то в направлении плюрализма, а не создания огромных альтернативных образований. Поначалу хорошо бы иметь многочисленные клубы и объединения, существование которых может впоследствии регулироваться, например, институтом свободных кооперативных издательств или журналов. В изобразительном искусстве выход видится в раздроблении единого канала средств, диктующего единую художественно-стилистическую политику. Возможно этому будет способствовать и начинающаяся индивидуальная трудовая деятельность, которая даст возможность накопления достаточных средств в частных руках и возродит славный институт меценатства.

Встает вопрос, конечно, об участии в этом процессе. Основная, естественно, предпосылка, дающая возможность включиться в этот процесс, — это некая внутренняя уверенность в возможности результата. Пока, конечно, это есть дело чисто личной исторической интуиции и риска. Но при условии, что процесс идет и необратим, неучастие в нем, бывшее раньше заслугой, крестом и неотъемлемой частью поэтики, сейчас становится просто делом личного выбора, личного предпочтения. Точно так же предпочтение квартиры залу перестает быть культурно-нравственным поступком, но лишь частным.

И последнее: если, как я поминал выше, жесткая маркировка мест и бинарность культуры позволяли раньше (по выражению Бёме, что ангел среди ада летит в своем облачке рая), позволяли влетать на чужие территории и уходить незапачкавшимися, то теперь при размытых границах происходит простая идентификация с местом представления, как это случилось с акциями в Манеже, с появлением героев андеграунда на телевизионном экране и т. п., то есть нужны незапятнанные места, которым нужно создавать свой имидж. Поэтому я надеюсь, что данный зал, несмотря на всю его неказистость, и станет одним из подобных мест.

Выставка, завершившаяся в воскресенье, 28 июня и абонировавшая почти месяц 3-й этаж Музея Ленина в Москве, была весьма значительным и даже поворотным событием, пусть и на узком специальном пространстве современной культуры [51] Речь идет о выставке «Соц-арт» (Коллекция современного искусства Музея-заповедника «Царицыно»), Музей Ленина, Москва, 1992 г. .

Действительно, снаружи музея сосредоточиваются и рассредоточиваются (причем ежедневно) толпы захлебывающихся решительностью мужиков и страстных ехидных баб, толпы несоизмеримо большие, чем скромное столпотворение внутри музея весьма специфической публики в дни вернисажа и закрытия выставки. Однако же внешние люди, атакуя проходящих призывами присоединиться к ним с целью противостояния вселенскому злу, не заметили, что рядом с ними, прямо у их ног, в цитадели их святости произошло нечто непоправимое — благодаря упомянутой выставке соц-арта музей впервые предстал как музей, а не, увы, храм-святилище. (Здесь не случай и не время вдаваться в весьма актуальные теперь рассуждения по поводу узурпации — в достаточно все-таки метафорическом смысле — культурой и музеями функции религии и храмов, и, соответственно, соблазнительных спекуляций по поводу одной как бы религии, мимикрировавшей под другую и выевшей ее изнутри, захватив коварно-обманным путем ее священные лозунги, реликвии и места и т. д. и т. п.)

Так вот, речь идет о выставке соц-арта, организованной искусствоведом <���Натальей> Тамруччи, сотрудником ерофеевского Музея современного искусства. Для нынешнего зрителя, уже достаточно осведомленного как в сути, так и в истории данного направления в советском изобразительном искусстве, экспозиция была достаточно представительна, хотя и ограничена реальными возможностями устроителей в ситуации, когда не только почти половина авторов этого направления, но и значительная часть работ мастеров, числящихся как проживающие в пределах бывшего СССР, уже где-то далеко-далеко, не в пределах физической досягаемости отсюда. Но все же все, кто должен быть — представлены: и Комар с Меламидом, и Кабаков, и Булатов, Орлов, Лебедев, Пригов, Соков, Косолапов, и среднее поколение, и молодежь — Острецов, например, и Пепперштейн, например, — все грамотно и чисто.

Однако же основной смысл этой акции лежит за пределами полноты и качества самой экспозиции. Смысл в предмете, месте и времени — что? где? когда? — и надо сказать, что в нынешнем искусстве кураторов, устроителей выставок, в стратегии их поведения и жестов это в первую голову и выдает автора идеи и экспозиции как человека не только внедренного в художественную среду, но и владеющего социокультурной ситуацией.

И вряд ли правы те, кто, не вникая в сложную динамику и диалектику взаимоотношений соцреализма и соц-мифа, с одной стороны, и соц-арта, с другой, говорят, что подобной выставке или подобной экспозиции давно уже место в Музее Ленина. Отнюдь только сейчас, когда приоткрылся конец мира (окончательно ли?), породившего всех их вместе, и жития святого превратились в историю жизни гражданина Ленина, соц-арт может объявиться в этом музее не как вызов и эпатаж, не как нонсенс и шуткование, а как методологическое основание прочтения всего наработанного здесь за 70 или сколько там, лет советской священной власти. И теперь почти любому так легко (без внутреннего напряжения неприятия и отвращения ли, смешка и хихикса ли, непонимания и скуки ли), так легко пройтись по музею с незримым, стоящим за спиной и направляющим наше зрение соц-артом в качестве эдакого экскурсовода. Ведь как не восхититься портретом Владимира Ильича из каких-то звериных шкурок, портретом Владимира Ильича из павлиньих перьев, портретом из почти канонических уже зерен и злаков. Я не говорю в данном случае об искушенных и давно уже ведающих подобные восторги и не говорю о не ведающих и страстно не хотящих ведать. Я говорю о тех, кто доверится сему экскурсоводу, и он объяснит все не только в терминах критическо-иронических, но и в чувствительно-ностальгических, и в мерцательно-вспыхивающих вдруг отблесками неложного утопического и духовного пафоса — ведь хоть отрицающее, непокорное дитя, а все плоть от плоти — со всеми обнаруживающимися в зрелом возрасте родительскими чертами, хотя, конечно, и измененными, измененными, и совсем, совсем в другом смысле, качестве и значении.