Дмитрий Пригов - Места

Строчки, следующие сразу за предуведомлением, которых ради и возникло оно, не являются начальными строками неосуществленных стихотворений, не цитатами, не коллажами, не… В общем, ясно, что они «не», но что же они «да»? В этом-то и вопрос.

Всегда существовала мечта о некоем роде писания, большего, чем писания, в котором бы жизнь говорила сама, а не была бы разыграна в масках слов и приемов. Но, очевидно, это и останется вечной мечтой. Порой ее исполнением представляется введение в строгое общество литературных правил новых приемов и интонаций. Но очень скоро, если их не удается выпереть из приличного дома, они приручаются и становятся своими людьми. А все хочется не рядиться в зверя, а вроде бы открыть дверь и будто бы выпустить якобы настоящего зверя. Сначала, чтобы поверили, что настоящий, достаточно было назваться зверем. Потом потребовалась маска, потом шкура, потом пришлось и запаху подпустить, вонью подвонять. И ко всему привыкли. И так и надо. Кому нужны среди шахмат настоящие королевы? А все хочется выпустить на сцену настоящего льва, или дога, или осу хотя бы.

Но какое отношение все это имеет к небольшому количеству слов, помещенному в конце сборника?

Для поэзии в жизни существуют три реальности: эйдиум, психиум и ситуативность. Существуют и три, соответственно, способа привода их в поэзию — размышлительный, переживательный и описательный. Принято, что самый объективный, незаинтересованный в интерпретации — это описательный. Но, наверное, адекватным (то есть, когда будто бы жизнь говорит сама) для эйдиума является размышлительный метод, для психиума — переживательный, для ситуативности — описательный. Естественно, что в жизни ни этих реальностей, ни этих методов в чистоте мы не находим, они определяемы лишь акцентацией. Для чего же их нужно вычленять? — Просто по-другому я не умею.

Темой этого сборника является ситуативность. Но вместо описаний ситуаций и положений я попытался отыскать их, как бы это выразить — болевые точки, нервные узлы, прикосновение к которым вызывают боль, судорогу во всем теле ситуации.

Эти фразы и словосочетания не есть резюме или венец ситуаций, они есть их интонационные центры. Некоторые фразы являются пограничными, ключами перевода из одной ситуации в другую.

Так, например: «Я вас лично об этом прошу» — является медиатором между сферой личного и общественного. Обратнонаправленной фразой является: «Не имею права». Слова «в этой жизни» стоят на границе между реальным и загробным. Фраза «Подумаешь!» является ключом ситуации перевода из одной системы ценностей в другую. И тому подобное. Ну и, конечно, все они вместе являются некой целой картиной ситуативности жизни.

Очевидно, что всякая поэзия есть реконструкция жизни, соединенная с ней узкой горловиной поэтического преобразования. В данном случае, как упоминалось выше, предпринята попытка как можно больше расширить эту горловину, понеся потери в строгости отбора и четкости реконструкции.

Весьма нищенские утешения. И вправду: нищие образы, нищие рифмы и размеры, нищая фразеология, нищий словарь. Все это было бы весьма милым и занимательным декоративным курьезом, когда бы эти стихи не являлись единоутробной дитятей нашего нынешнего языка и языкового мышления, которые даны нам здесь и сейчас и которые должны прожить, как судьбу, честно, нечужеродно, с прислушиванием и угадыванием.

С точки зрения возвышенной словесности можно было бы, конечно, деликатно не замечать этого нищенства, когда бы не его далеко нешуточные претензии. Как, впрочем, и у этих стихов.