Дмитрий Быков - ЖД

– А мы? Что плохого делаем тут мы?

– Вы? Ничего плохого. Вы всегда посильно разрушаете варяжскую государственность, которая, конечно, половину местного народа калечит, но другую половину учит, лечит и спасает от беспредела. Вы подтачиваете ее, как умеете, доводя до того, что народ начинает отчаянно самоистребляться. Наши братковские войны были формой гражданской войны, только и всего. Это вечная черта варягов – в условиях свободы они мочат друг друга. А вы? Вы устроили тут пятнадцать лет беспредела, и что? Где великие свершения и грандиозные завоевания, которыми мы удивили мир? Вы ничего, вообще ничего не можете принести человечеству. Вы гениальные посредники и пиарщики, промоутеры и пересмешники чужих ценностей, вы отлично их перепродаете, разрушаете, низводите и укрощаете, вы даже умеете их интерпретировать, хотя и не без чернокнижия, и переводить на чужие языки, хотя и не без наглой провинциальной отсебятины. Но больше вы не умеете ничего, прости меня тысячу раз, богоизбранная моя.

– Ты рассуждаешь как Гитлер. В точности как он! Ты читал «Застольные разговоры»?

– Читал, и не один раз. И что такого? На редкость идиотская книга. Не только Гитлер, которым вы всегда отмахиваетесь от любых упреков, – тысячи людей говорили то же самое, только делали из этого разные выводы. Гитлер был маньяк и развязал бойню, другие думали так же и терпели… Мало ли было людей, которые вас не любили и притом не участвовали в погромах? «Протоколы мудрецов» тоже чистой воды фальшивка, но это потому, что готовили ее дураки. А если бы кто-нибудь нашел в себе силы прямо написать о вашем захватничестве, о вашей двойной морали, о вашем делении мира на своих и чужих и абсолютной солидарности вне всех критериев…

– Знаешь что! – взорвалась она.

– Знаю, что если еще раз услышу «знаешь что», надеру тебе уши, – спокойно сказал Волохов. – Давай спокойно, Жень. Я тоже, знаешь, несколько рискую, пока мы с тобой тут…

– Тебя никто не заставлял!

– Женя, может, мы перестанем наконец, а? Может, мы признаем, что когда мы вместе – мы не варяги и не хазары, а нечто третье, пятое, десятое? Может, у нас появится наконец некая общая идентификация и мы прекратим это идиотское выяснение, кто из нас высшая раса?!

– Ты хочешь, чтобы я ради тебя отказалась от себя, – угрюмо сказала она. – А этого не будет никогда.

– Да не от себя! – закричал он шепотом. Баня стояла на отшибе, около сгоревшего, давно брошенного дома, в который еще год назад угодил снаряд, – и все-таки приходилось осторожничать: вдруг услышат, войдут, застанут комиссара полка ЖД и командира летучей гвардии федералов неглиже, за бурным выяснением отношений, хоть сейчас в бой. – От вшитого этого микрочипа откажись, от памяти о великой миссии, от богоизбранности, от чего угодно! Здесь ты моя, а я твой, и ничего больше!

– Это у тебя ничего больше. У вас во всем так: призвали в армию – служи, отпустили из армии – не служи… Как собака, честное слово. Я не так служу. У меня отпуска не бывает. Мы никогда не выжили бы без этого, как ты называешь, чипа! Без чипа мы погибли бы в рассеянии!

– Без чипа вы не попали бы в рассеяние, to begin with. Он подсел ближе и обнял ее, она не отстранилась.

– Ужас, – сказала она вдруг горько и беспомощно. – Вшиты в меня две программы, и ни одна не пересиливает. Одна – ЖД, вторая – ты, и то и другое явно сильней меня. Как мне это совмещать – ума не приложу.

– Ну, потерпим, – сказал Волохов. – Говорят, если долго терпеть, само рассасывается.

– И что же тут рассосется?

– Да очень просто. Повоюют и перестанут, будет все как раньше. Будешь жить тут, на хазарских территориях, я перееду поближе к границе…

– А что я беременна – тоже рассосется? – спросила она. Некоторое время Волохов безмолвствовал, крепко прижимая ее к себе.

– Прости, Жень, – сказал он.

– Ничего, я сама давно хотела.

– Да не за то, господи… Это да, это как раз отлично. Прости, что я это… распространился.

– Ты еще не так распространишься. – Единственное хазарское, что в ней было, – так это кажущаяся отходчивость, легкость перемены настроения, да еще неутомимость, конечно. – Ты будешь теперь все чувствовать как я. Мы же связаны крепче некуда, это самый абсолютный союз. И будь уверен, когда у меня начнется токсикоз, тебя тоже начнет тошнить – не только от хазарства, но и от твоих друзей варягов, и от коренного населения, в которое ты веришь…

– Да от коренного населения, если это тебя утешит, меня давно тошнит. Меня эта пассивность чертова, неумение распорядиться своей судьбой, идиотская мечтательность – давно уже достали вот как. Ни одному слову верить нельзя, и не потому, что врут, а потому, что сами не понимают, что говорят. Я их ненавижу, если хочешь знать, и себя ненавижу за бессилие. Когда мне один наш местный глаза на это открыл, – я, веришь ли, ликовал. Нашел брата! А как присмотрелся к этим братьям, которые готовы вечно прожить в кабале у вас ли, у кого ли другого, – лишь бы самим ни за что не отвечать… Где те великие свершения, которыми это все оправдано? Тоже нуль. Культуру сделали раскаявшиеся варяги и передумавшие хазары – единственные, кто тут что-нибудь умел. А наши – так, фольклор да сумасшедший Хлебников. Что это за народ, интеллектуальная элита которого живет в метро на кольцевой и ездит по кругу?

– Как ты сказал? Интеллектуальная элита?

– Да, объясню как-нибудь. Говорят, сейчас на них облавы начались – варяги, как всегда, борются не с внешним врагом вроде вас, а с теми, до кого могут дотянуться.

– Ну хорошо, расскажешь, но не расскажешь ли еще, что мне делать с нашим будущим метисом? – Она похлопала себя по животу.

– Ну, что делать… Сама понимаешь, возвращаться в Каганат я тебе не посоветую.

– Никакого Каганата больше нет.

– Да, это верно. И почти все здесь.

– Конечно. А ты чего ждал?

– Именно этого и ждал. Я думаю, ты дождалась своего дня и можешь теперь жить тут, как и мечтала, полноправной гражданкой. У меня в Москве квартира. И мы бы с тобой туда вернулись.

– А как же наш гениальный план водить людей четыре года по долинам и по взгорьям?

– Ну, я периодически возвращался бы к тебе… Пойми, я ведь только для эксперимента. Если эту нацию не сформировать, она так и останется ни к чему не годной. Уже два года ходим, и прогресс налицо. Затвержены простейшие правила, в зародыше имеется дисциплина и чувство ответственности. А вот если походить с людьми, небольшим отрядом, без разлагающей оседлости… Я, впрочем, буду все время заходить в Москву. А может, вообще брошу всю эту затею. Пусть нация начнется с нас. С меня, с тебя и с него.

– Почем ты знаешь, может, будет она, а не он.

– Меня все устроит. Кто бы ни был.

– Ага. И я, значит, дезертирую.