Дмитрий Быков - ЖД

– Думай как знаешь. Каждый верит, как ему удобнее.

– Да что уж тут удобного, – окончательно разошелся Волохов. – Ты думаешь, на твоей земле два поработителя в очередь действуют? Так они на любой земле есть, и везде их терпят. Варяги в родной Скандинавии отлично себя чувствуют и по всему миру селятся, хазары в тех же Штатах и по прочему миру ни с кем не конфликтуют, кроме соседей по дому… И всем хорошо, и все довольны! Знаешь ты, почему они здесь превратились в такое дерьмо? И те и другие? А я тебе скажу! Это все мы, коренное население. Мы это сделали, потому что мы такие.

– Какие же? – спросил Гуров ровным голосом.

– Да вот такие! Виктимность это называется, жертвенность, как угодно. Те вас насилуют, эти насилуют… Если все вас каждый день насилуют, может, вы как-нибудь не так лежите?

– О да, конечно. Жертва всегда виновата. Что-то на тебя, Володя, пребывание в варяжской армии странно действует, – сказал Гуров злым тонким голосом, и Волохов понял, что попал в цель. – Может, тебя в хазарскую пристроить, для равновесия? Я вот и там, и там свой человек.

– Ага. Друг на друга натравливаешь, чтобы нами не занялись.

– Конечно. Целое искусство.

– Ну, тебе-то легко, ты у нас гений. В этом нашем населении, Гуров, так все сбалансировано – любо-дорого! Девяносто процентов ничего не могут и не хотят, а десять умеют все.

Вот как мы с тобой. Элита. Понимаю, Гуров, понимаю. Очень хорошо вижу, почему тебе нравится такая жизнь. На фоне этого населения ты кум королю. Кругом васьки, вон уж и догнили почти, – а тут ты, весь в белом, инспектор седьмой ступени. Начнется история – кто ты будешь? Дерьмо будешь. А так – страж порога, почетный караул, высшая доблесть. Судьбами вон рулишь.

– Ты, Володя, водички бы попил, что ли, – примирительно сказал Гуров.

– Сам попей, освежает. Сделали себе вечность, а? Да ты понимаешь, Гуров, что все варяжские зверства, все хазарские хитрости – от этого самого твоего населения, про которое ты мне столько распинался?!

– Почему же моего? Нашего, Володя.

– Нашего, нашего, черт бы нас драл! Нигде в мире больше нет такого населения! Это оно, оно же само все сделало, посмотри ты на милость, ведь от него действительно начнешь либо зверствовать, либо по лесам бегать! Другое бы или скинуло их к чертям собачьим, или я не знаю что!

– Договаривай, – сказал Гуров. – Или вымерло.

– Да уж все лучше было бы!

– Не уверен. Аи, не уверен. Ты, Володя, хоть и волхв, а о коренных населениях мало знаешь. Коренные населения – особая раса, Вова; это раса доисторическая, в полном смысле, ибо истории у нас не было. Зачем нам история, Вова? Мы и так друг друга понимаем. Нам не надо лезть в начальники, волхвы, землевладельцы: мы ими, Вова, рождаемся. Все, за что прочие расы бьются, нам дано. Мы первое поколение земли, Володя. Певцы наши и странники, волхвы с их искусствами, лесоводы и лозоходцы с древним знанием – это давно, давно было, Володя. И почти ничего этого уже нет. Истребили – я тебе рассказывал. А оставшиеся знаешь почему выжили, Володя? Из всех коренных населений мира, индейцев, юкагиров, льянос, каско, майя, калигалов, бакаудов, торикасов, атлантов, цыган? Одни индусы остались, но тем уж очень с климатом повезло, и количество выручило… Мы выжили, Вова, потому что такое уж нам выпало везение – два захватчика, по разные стороны. Это счастье наше, что они друг на друга так запали.

– И во что мы их превратили? – не сдавался Волохов. – Они же озверели тут с нами…

– Так и по заслугам, – ухмыльнулся Гуров. – Сами виноваты. На нас вины нет, Володя, тут не выбор наш – тут антропология. Это наша миссия такая. Держали щит.

Волохов замолчал. Из него словно вынули скелет. Он сел на лавку, на которой еще так недавно, о господи, лежала его Женька Долинская, ни в чем ни перед кем не виноватая, – и бессильно свесил руки между колен.

– Я все равно за ней пойду.

– Пойдешь, пойдешь. Думаешь, не пущу? Не буду я тебя останавливать, иди, пожалуйста…

– Но ее-то за что?! – не выдержал Волохов. – Что тебе баба сделала?!

– А кто ее звал сюда, твою бабу? – прищурившись, спросил Гуров. – Или, скажешь, она в гости приехала?

– Она приехала ко мне, – сказал Волохов.

– Нуда, нуда. И Эверштейн к тебе, проконсультироваться… И все они к тебе, повидаться…

– Ты мне вот что скажи, Гуров. Долго ты еще рассчитываешь за всеми местными бабами следить, как бы они варягу не дали? И за бабами хазарскими, чтобы с нами не спали?

– Следим покуда, – пожал плечами Гуров. – До сих пор получалось, глядишь, и дальше не пропадем…

– Не уверен. У меня такое чувство, что нельзя вечно бегать по кругу. Вагоны начнут отваливаться, колеса ржавеют…

– По крайней мере, они ржавеют дольше, – раздельно, как ребенку, объяснил Гуров. – Наше дело – подбрасывать щепки в костер: пусть они топчут друг друга и вообще живут как угодно – но пусть не прекращают отрицательной селекции и берут верх друг над другом. Потому что мы в это время продолжим единственно нам любезную жизнь вне истории. – При этих словах он потянулся и замурлыкал, как сытый кот.

– И тебе все это нравится? Вот это?! – Волохов обвел широким жестом шершавые мокрые стены убогой баньки. Одну стену он задел, и прочь побежала испуганная мокрица.

– Банька-то с пауками? – спросил Гуров, закуривая, и при свете зажигалки Волохов увидел, что инспектор ласково улыбается.

– Ничего банька, других не хуже… Ты, майор, в Америке Латинской бывал? А я бывал, нашел случай. Там славная одна была цивилизация, вроде нашей. И знаешь, что с тамошними коренными теперь? Совершенно себя не помнят, вообще не знают, зачем живут. А у нас, скажу тебе, еще вполне приличный вариант. Вроде, знаешь, параллельного присоединения против последовательного. У них десять захватчиков подряд, а у нас всего двое по очереди. И население не успевает окончательно привыкнуть, и навыков лишних не надо. С этими научились, с теми приспособились – ну и все, и пожалуйста, меняйтесь, пока не надоест. Мы их топливо, они наша крыша. Вечный двигатель это, понимаешь ты, Волохов? И не дам я такой хороший перпетуум-мобиле разрушать даже из-за самой рыжей девки, хорошо ли ты меня понял, майор?

– Хорошо, – сказал Волохов. – Куда уж лучше.

– Что, скажешь, неправда все?

– Почему, правда. Нравится младенцу в утробе, вот он и решил не рождаться.

– Дело, дело. Чего рождаться-то? Кто родился, тот и умер, а нам и тут неплохо. Можно прекрасными вещами заниматься. Пока твои так называемые нации медленно помирают, наша думает о главных вещах. Понемногу странствует. Сочиняет очень недурные стишки на родном языке. Поет песни. Хранит фольклор. Девушки замечательные, жрецы талантливые, земледельцы такие, каких ни в одной другой стране не осталось. Земля у них сама родит, яблоня плоды приносит, печка пироги печет. О чем ни попросишь, само делается. Вот скажу я баньке – банька, топись! – и затопится банька, слышь, Волохов? А скажешь ты – и тоже затопится, потому что коренное население. Вот скажи: топись, банька!