Дмитрий Быков - ЖД

В конце перрона показался милиционер. Он вальяжно шел вдоль поезда, заглядывая в окна. Аша побледнела. Губернатор сидел против хода поезда и не видел милиционера – видел только Ашу, но по выражению ее лица обо всем догадался. Он оглянулся: мент был уже близко, вагонах в пяти от них.

– Даждь-бог, Даждь-бог, – повторяла Аша, еле шевеля губами; он скорее угадал, чем услышал.

– Он не успеет, – сказал Бороздин, имея в виду мента. поезд уже скрежетнул, готовясь тронуться.

– Даждь-бог, – лепетала Аша.

Поезд, однако, все не трогался, а мент был все ближе; можно было перейти в следующий вагон, можно сбежать назад – в тот, мимо которого он уже прошел… В руках мент держал листок с фотороботом.

– Не одна в поле дороженька, – пронзительно выкрикнула Аша.

Бороздин уставился на нее в недоумении.

– Не одна ненаглядная, – быстро заговорила Аша. Мент остановился и посмотрел вокруг.

Мент постоял в задумчивости, выбросил листок и пошел вдоль поезда обратно. В ту же секунду колеса опять заскрежетали, и состав медленно тронулся в путь.

Аша улыбнулась гордо и открыто – он давно не видел у нее такой улыбки.

– С волками жить – по-волчьи выть, – сказал губернатор.

– И то правда, – ответила она. – Погоди, завоешь. Выть по-нашему – петь.

– А петь – что?

– А петь – ничего, имя такое. Петь, а петь, дай посмотреть! Она засмеялась, и он неуверенно улыбнулся в ответ.

За окном потянулись гаражи, заборы, исписанные заклятьями, и заросшие сухим бурьяном пустыри.

пела Аша,

После пятого класса Анька стала мечтать о ваське.

– Через мой труп! – сказал отец.

Своим трупом он распоряжался широко – укладывал его на пути у всех домашних инициатив: хотела ли мать сменить мебель, телевизор, шторы, просила ли Анька хомяка или крысу – все могло осуществиться только после смерти отца, при его скептическом загробном неодобрении. В результате после въезда в трехкомнатную так и жили со старой хозяйской мебелью, спали на полупродавленном диване с неудобной ложбинкой и смотрели пятилетний телевизор, который от показываемой мерзости словно ослеп и оглох, так что звуки пригасли, а краски выцвели.

Анька пыталась было объяснить, что васька ей нужен никак не для развлечения, а просто ему же так будет лучше – вид нескольких бездомных васек ежедневно надрывал ей сердце по дороге из дома в школу, она даже присмотрела одного, сравнительно здорового, усатого (благотворительность ее не простиралась так далеко, чтобы брать больного; для них, в конце концов, есть специальные приюты). Мать почти сдалась, мать она бы уговорила. «Только не с улицы», – скажет мать. Хорошо, пускай не с улицы. Можно из васятника, как у нее в классе называли приюты. Там выдавали уже отмытых, здоровых, вполне пристойного вида, некоторых даже с профессией (обучали в приюте, были специальные классы – им рассказывали об этом в школе, на уроке москвоведения, когда речь зашла о гуманности мэра). Например, родители ее друга Саши взяли ваську-столяра, он еще немного плотничал и за лето отлично подновил им дачу, а еще вырезал Саше качели, на которых поочередно взлетали два толстых бородатых существа. Саша очень огорчался, когда осенью, после ремонта дачи, ваську сдали обратно в приют. Он говорил, что васька к ним привязался – хотя Анькина мать после разговора с Сашиными родителями рассказывала иначе.

– Все-таки, – говорила она, – у них с эмоциональной сферой что-то не то. Безнадежная узость. Вера сказала, он даже не попрощался.

– Может, это шок, – кисло сказал отец. – Прикинь, они на лето взяли в дом живое существо, поили, кормили, семейная атмосфера. А осенью – наверняка не предупредив – говорят: спасибо, вы очень хорошо все сделали, можете возвращаться в приют.

– Ничего подобного! – возмущалась мать. – Они по договору обязаны были сразу сказать, он должен подписывать, если умеет…

– А если не умеет?

– Все равно его предупредили…

– Слушай, я отлично знаю, как это делается. У меня у парня на работе точно так же работал васька. Ему если скажешь, что берут только на лето, – все, он сделает как попало. Чтобы старался, он должен надеяться, что его оставят. Это, знаешь, как ослу под нос вешают морковь. Вот и они с ним так. Вообще Худяковы очень неприятные люди, я сто раз тебе говорил…

– Но Анька дружит с Сашей!

– И это зря, если хочешь знать…

Вообще поступка Сашиных родителей Анька не одобряла и сама, но здраво рассуждала, что если васька три месяца провел на даче, среди клубники и свежего воздуха, то это в любом случае лучше, чем все душное лето торчать в приюте. И то хлеб, как говорила бабушка. Но сама она, конечно, будет брать не на время, а насовсем. По крайней мере на год. А дальше – как получится: даже мышку завести – огромная ответственность. Очень бывает жалко, если сдохнет. Аня однажды три урока проплакала. Хорошо хоть, что васьки почти не дохнут: они закалены своей трудной жизнью. Правда, у Лены Фирсовой в третьем классе сдох васенок, Лена страшно огорчилась и даже пропустила неделю – она к нему сильно привязалась, он уже почти заговорил. Ее сочинение «Мой домашний любимец» даже послали на городскую олимпиаду, и тут на тебе. Васеринар сказал, что любимец, конечно, любимцем, но сладостями обкармливать нельзя. Первые девять лет жизни ее васенок провел в условиях далеко не комнатных, конфет вообще в глаза не видел – нельзя же так сразу. Потом на эту тему был классный час: даже взрослые васьки не всегда умеют ограничивать себя, что уж говорить о детях, поэтому надо следить за питомцем и не закармливать. Классная со слезами в голосе прочла отрывок из «Маленького принца» – вы в ответе за тех, кого приручили, и так далее.

Брать васенка Аня не хотела – в конце концов, маленьких вокруг нее и так полно. В пятом классе она вдруг вымахала до метра шестидесяти, стала выше всех (умнее всех была и так), и со сверстниками ей вдруг стало скучно. Нет, если брать ваську, то уже опытного, ручного. Честно говоря, молодых васят она боялась. У них были какие-то странные игры, они кусались, трудно приручались – старшие ели из рук и вообще делали все, что скажут. Бабушка говорила, что жизнь всему научит. У Светы Бабаш был васенок, смышленый, говорящий, с блестящими черными глазками, – но он оказался опасный, сманил Свету шляться, поймали ее уже на вокзале. Мать всю милицию на уши поставила. Васенка отдали в приют. Когда его уводили, он хохотал и кривлялся и кричал про Свету ужасные гадости, хотя до этого жил с ней, как говорится, вась-вась. Светина мама пошла добиваться досрочной стерилизации – ей казалось, что он уже мог научить Свету чему не следует, но в приюте ей сказали, что васенок еще незрелый и никакого ущерба девочке причинить не в состоянии. Ей даже показали злосчастного васенка, уже обколотого и совсем смирного, – но о том, чтобы брать его обратно, и речи не было, конечно.