Харуки Мураками - Возникновение замысла [litres с оптимизированной обложкой]

И на следующее утро, пока я работал в мастерской, Командор тоже не объявлялся, благодаря чему я смог на два часа сосредоточиться на холсте – забыв обо всем и ни о чем не думая. В тот день я первым делом нанес краску поверх эскиза так, что штрихов стало не видно. Примерно так же мы намазываем бутерброд толстым слоем масла.

Прежде всего я использовал глубокий красный, резкий причудливый зеленый и черный со свинцовым оттенком. На то, чтобы подготовить верные цвета, ушло немало времени. Пока я этим занимался – поставил пластинку «Дона Жуана» Моцарта. Под музыку мне все время казалось, за спиной вот-вот появится Командор, но он так и не возник.

В тот день с утра Командор все так же хранил глубокое молчание, подобно филину на чердаке. Но меня это особо не беспокоило. С чего бы живому человеку беспокоиться об идее? У идеи – идейные методы. У меня – моя жизнь. Я сосредоточился на завершении портрета «Человек с белым „субару-форестером“», и образ его ни на минуту не выходил у меня из головы, был я в тот момент в мастерской или нет, стоял перед холстом или его не видел. По радио передавали прогноз погоды в регионах Канто и Токай. Вечером ожидался сильный дождь. Западнее нас погода уже начинала неотвратимо портиться. На юге Кюсю из-за ливней реки вышли из берегов, и всех людей, живущих в поймах, эвакуировали. Жителей горных районов известили об угрозе оползней.

Званый ужин в ливень, подумал я.

Затем я вспомнил о темном склепе среди зарослей – о той причудливой каменной комнате, куда свет проник, стоило нам с Мэнсики сдвинуть груду тяжелых камней. Я представил, как сижу в кромешной темноте на дне этого склепа и слушаю удары капель дождя по деревянной крышке. Я заперт в нем, и у меня нет ни малейшей возможности выбраться наружу. Лестницу унесли, над головой плотно захлопнулась тяжелая крышка. И все люди мира напрочь забыли, что я остался внутри. Или же посчитали, что я давным-давно умер? Ан нет – я еще жив. Мне одиноко, но я пока дышу. До моих ушей доносится лишь шум дождя. Света нет совсем. Снаружи не проникает даже его ниточка. Я прислонился к каменной стене – холодной и сырой. Время – за полночь. Осталось лишь выползти полчищам насекомых.

От таких мыслей у меня сбилось дыхание. Я вышел на террасу и, опершись на перила, неспешно вдохнул через нос свежий воздух и так же неспешно выдохнул через рот. Как обычно, считая количество раз, я методично повторял вдохи и выдохи. Вскоре я уже дышал как ни в чем не бывало. Сумеречное небо заволокли тяжелые свинцовые тучи. Приближалась гроза.

Казалось, белый особняк Мэнсики на той стороне лощины будто бы слегка пари́т над землей. Вечером мне предстоит там ужинать, подумал я. Мэнсики, я и тот известный Командор сядем за один стол.

«Мы говорим о настоящих кровях» , – шепнул мне на ухо Командор.

В то лето мне было тринадцать, сестре – десять. Мы вдвоем ездили в Яманаси навестить дядюшку по материнской линии, который работал в НИИ при тамошнем университете. То было наше первое путешествие без взрослых. Состояние у сестры тогда было сравнительно неплохим, и родители разрешили нам поехать одним.

Дядя был молод и холост (холост он и до сих пор). Если не ошибаюсь, тогда едва разменял четвертый десяток. Занимался (и продолжает по сей день) генетическими исследованиями, был молчалив, себе на уме, но в целом – человек открытый и бесхитростный. Заядлый библиофил, он обладал энциклопедическими знаниями, любил гулять в горах и потому нашел себе должность в университете Яманаси. Нам с сестрой он очень нравился.

С рюкзаками за плечами мы с сестрой сели в скорый поезд до Мацумото и вышли на станции Кофу. Там нас встретил дядя – его, дылду, мы сразу заприметили в вокзальной толчее. Вместе с приятелем дядя снимал домик в городе Кофу, но его сосед тогда как раз уехал за границу, и нам поэтому досталась отдельная комната. Прожили мы в том доме неделю и почти каждый день ходили с дядей в горы. Он рассказывал нам о цветах и насекомых. Памятное то было лето, что и говорить.

Однажды мы ушли дальше обычного и побывали в ветреннице на горе Фудзи – в одной из многочисленных пещер приличного размера вокруг этого вулкана. Там дядя рассказал нам, как она образовалась. Пещеры возникают в базальтовых породах, и внутри них почти не бывает эха. Летом там сохраняется прохлада, поэтому в древности люди хранили в таких местах вырезанный за зиму лед. В зависимости от размера отверстия пещеры эти назывались по-разному: фуукэцу , если человек в него проходил, и кадзаана , если нет. А оба слова были разными прочтениями одних и тех же иероглифов, обозначающих «ветер» и «дыра». В общем, наш дядя, кажется, знал все на свете.

Вход в пещеру был платным, и дядя не пошел с нами, сославшись на то, что уже не раз там бывал, да и потолки внутри пещеры такие низкие, что с его ростом ему нужно сильно сгибаться, отчего у него болела спина. Он нас заверил, что ничего опасного там нет, и мы можем спокойно пойти вдвоем, а он пока у входа почитает книгу. Нам выдали по фонарику и заставили надеть желтые каски. На сводах пещеры были установлены лампы, но светили они слабо. Чем дальше в глубь пещеры, тем ниже становились своды. Нежелание дяди лезть сюда было вполне объяснимым.

Мы с сестрой, светя фонариками под ноги, продвигались вглубь. В летнюю жару нам в пещере показалось зябко. Еще бы – при тридцати двух градусах снаружи внутри не доходило и до десяти. По совету дяди мы надели толстые ветровки, которые прихватили из дома. Сестра крепко держала меня за руку. Не знаю, искала она у меня поддержки или же наоборот, собиралась поддержать меня – а может, просто боялась потеряться. Так что все то время, что мы провели в пещере, ее маленькая теплая рука была в моей. Кроме нас, в пещере оказалось лишь еще двое экскурсантов – супружеская пара средних лет, но они быстро вышли, и мы вдвоем остались одни.

Сестру мою звали Комити [35] Иероглифы имени сестры означают «тропинка». , домашние ее называли попросту Коми, друзья – Митти, Миттян. Но я не знал никого, кто бы употреблял ее полное имя. Она была невысокой стройной девочкой с аккуратно и коротко подстриженными черными волосами. Глаза у нее были большие и черные, а лицо – изящное, поэтому она походила на маленькую фею. В тот день на ней была белая майка, голубые джинсы и розовые тенниски.

Мы углубились в пещеру, и тут сестра чуть отошла от размеченного маршрута и обнаружила маленький боковой ход. Отверстие в тени было почти незаметным. Сестру привлекла эта дыра в стене, и она сказала мне:

– Смотри, совсем как кроличья нора Алисы [36] Здесь и далее все имена и реалии в пер. Н. Демуровой. .