Харуки Мураками - Возникновение замысла [litres с оптимизированной обложкой]

– В том доме, что вы сейчас видели, – начал Мэнсики, – живет девочка. Возможно – моя дочь. И я хочу иногда ее видеть, пусть даже издалека.

Я не знал, что ему на это сказать.

– Помните, я рассказывал? Про мою бывшую любовницу, которая вышла замуж за другого и родила дочь? Что, быть может, это моя дочь?

– Конечно, помню. Ту женщину покусали шершни, и она умерла. А девочке сейчас лет тринадцать, правильно?

Мэнсики коротко кивнул.

– Девочка живет вместе с отцом в том доме . На другой стороне лощины.

У меня в голове возникло сразу несколько вопросов, но на то, чтобы связать их между собой, требовалось время. Мэнсики молчал и терпеливо дожидался, что я ему на это скажу.

И я сказал:

– Выходит, вы купили этот особняк на другой стороне лощины, чтобы каждый день хотя бы издали видеть ту девочку, возможно – вашу дочь? И только ради этого вы заплатили за дом немалые деньги и затем истратили приличную сумму на его переделку? Я прав?

Мэнсики кивнул.

– Да. Отсюда за ее домом наблюдать идеально. Я просто должен был завладеть этим местом. Другого участка, на котором можно было бы что-то строить, во всей округе нет. И с тех пор почти каждый день я в бинокль высматриваю девочку на той стороне, хотя увидеть ее мне удается редко.

– И потому вы живете один и стараетесь не впускать в дом чужих, чтобы не мешали?

Мэнсики опять кивнул.

– Да. Хочу, чтобы мне никто не портил настроение. От этого места я желаю лишь одиночества. Теперь, кроме меня, тайну знает всего один человек на всем белом свете – вы. О таком лучше неосмотрительно не распространяться.

Он прав, подумал я и, разумеется, тут же задался вопросом: тогда почему он мне все это рассказывает?

– Тогда почему вы мне все это рассказываете? – спросил я вслух. – Есть тому какая-то причина?

Мэнсики положил ногу на ногу, посмотрел мне в глаза и очень тихо произнес:

– Да, конечно, причина есть. Хочу обратиться к вам с одной особой просьбой.

– Хочу обратиться к вам с одной особой просьбой, – произнес Мэнсики.

Судя по тону, предположил я, он давно искал подходящего мгновения, чтобы начать этот разговор, и просто выжидал. Наверняка лишь ради этого и пригласил меня – вместе с Командором – к себе на ужин: чтобы открыть свою тайну и выложить особую просьбу .

– Если это будет мне по силам, – сказал я.

Мэнсики некоторое время смотрел мне в глаза. Затем произнес:

– Это не то, что вам по силам, – это под силу только вам.

Мне вдруг почему-то захотелось курить. Сразу после свадьбы я отказался от этой привычки и с тех пор вот уже почти семь лет совсем не прикасался к сигаретам. А прежде был заядлым курильщиком, и отказ от табака дался мне поначалу совсем нелегко, но теперь даже не тянуло. Однако в ту секунду, целую вечность спустя я подумал: было б хорошо взять сигарету и поднести к ней огонь. Мне даже послышалось, как чиркает спичка.

– И чего же вы от меня хотите? – спросил я, хотя, признаться, знать этого мне совсем не хотелось. Будь вообще на то моя воля, я бы хотел так этого никогда и не узнавать. Но беседа наша обернулась так, что не спросить этого я не мог.

– Мне бы хотелось, чтоб вы написали ее портрет, – сказал Мэнсики.

Произнесенную им фразу мне пришлось разложить в уме на части и выстроить ее заново, хотя сама фраза была очень простой.

– То есть, я рисую портрет той девочки – возможно , вашей дочери, так?

Мэнсики кивнул.

– Именно. Как раз об этом я и хотел вас просить. Причем не по фотографии, а так, чтобы она сидела перед вами, у вас в мастерской. Так же, как вы писали меня. Это единственное условие. Как ее изобразить, я, разумеется, доверяю вам. Рисуйте, как хотите. Больше я ничего не потребую.

На время я буквально лишился дара речи. Сомнений у меня было сколько угодно, и я произнес вслух первое, что пришло мне в голову, практическое:

– Но как же я ее уговорю? Хоть мы и живем по соседству, обращаться с просьбой к девочке, которую я совершенно не знаю: давайте я вас нарисую, будьте моей моделью, – никак не годится.

– Разумеется. Такая просьба вызовет лишь ненужные подозрения.

– Тогда что вы предлагаете?

Мэнсики некоторое время смотрел на меня, ничего не говоря. Затем, будто тихо открыв дверь и вступив в дальнюю комнатку, не спеша произнес:

– По правде говоря, вы ее уже знаете. И она вас – тоже.

– Мы с ней знакомы?

– Да. Ее имя – Мариэ Акигава. «Осенняя река», а Мариэ – хираганой . Помните такую?

Мариэ Акигава. Несомненно, мне и впрямь приходилось слышать это имя. Но связать его с конкретным человеком я толком не мог, будто заклинило. Но вскоре память щелк! – и вернулась.

– Мариэ Акигава – та девочка, которая ходит на уроки в изостудию, верно?

Мэнсики кивнул.

– Именно. И вы ей преподаете в этом кружке.

Мариэ Акигава была маленькой молчаливой девочкой тринадцати лет. Она ходила в детскую группу – одну из двух, что я вел. В изокружок набирали детей из начальных классов, поэтому она была самой старшей, но очень спокойной и потому не выделялась среди младших. Будто скрывала свое присутствие, постоянно держалась в углу. Она мне запомнилась тем, что отчасти напоминала умершую сестру, причем и возраст у нее был примерно таким же, что и у сестры, когда ее не стало.

В изостудии Мариэ Акигава была молчалива. В ответ на мои замечания только кивала и почти ничего не говорила. Когда же хотела что-то сказать – произносила это очень тихо, и мне часто приходилось переспрашивать. Она вообще держалась скованно и не решалась смотреть мне в глаза. Просто ей нравилось рисовать, и стоило ей оказаться с кисточкой в руке перед мольбертом, выражение ее глаз сразу менялось. Они прояснялись, в них зажигалась искра. И рисовала она весьма занимательные картины – не шедевры, конечно, внимание к себе они привлекали. Особенно интересно Мариэ подбирала цвета.

Да и в целом девочка она была примечательная: волосы прямые, будто струящиеся, черные и блестящие, черты лица точеные, словно у куклы. Причем настолько правильные, что при взгляде на нее ощущалось нечто потустороннее. Говоря объективно, все в ее лице было гармонично, однако мало кто осмелился бы назвать его красивым. Когда девочки взрослеют, у некоторых подростковая угловатость как бы сдерживает красоту, словно плотина, и та не растет вместе с ними. Но настанет такой день, когда плотина эта рухнет – и она превратится в действительно красивую девочку, хотя произойдет это отнюдь не сразу. Подумав об этом, я вспомнил, что и в чертах моей покойной сестры было нечто похожее, и я часто ловил себя на мысли: была б сестра чуть покрасивее…

– Возможно , Мариэ Акигава – ваша родная дочь. Она живет в доме на другой стороне лощины, – произнес я вслух восстановленную фразу. – Она становится моей моделью, я пишу ее портрет. В этом и заключается ваша просьба, так?