Макс Фрай - Книга для таких, как я [litres с оптимизированной обложкой]

Вместо того чтобы сокрушаться по поводу «упадка культуры» за бутылкой шнапса в обществе таких же тоскующих коллег, доктор Файх призывает на помощь старшего сына, химика по образованию. Любящий сын по просьбе отца изготовил некий новейший аналог веселящего газа, этакий идеальный «опиум для народа» с учетом всех достижений современной науки, так сказать. В музее устраивается вечеринка для городской молодежи, этакое «рейв-пати» среди скульптур современных художников. Догадываюсь, что этот эпизод может показаться притянутым за уши, так вот: подобные мероприятия действительно проводятся в некоторых немецких музеях, чему я живой свидетель: считается, что у молодежи от этого выработается нечто вроде условного рефлекса, некая необъяснимая потребность время от времени заходить в музей. Чушь, конечно… А вот у «пациентов» доктора Файха такой условный рефлекс выработался как миленький. Несколько самых обалдевших от впечатлений на следующий день возвращаются проверить: будет ли кайф? Кайф, понятное дело, на месте. Юноши и девушки с просветленными лицами бродят среди полотен, доктор Файх (и сам, понятно, в эйфорическом состоянии) с удовольствием созерцает сие поучительное зрелище.

Ну а дальше – пошло-поехало. Неофиты (отчасти в порядке эксперимента) приводят в музей своих родителей, которые внезапно обнаруживают, что без искусства им больше жизнь не мила. Жители «Глупого города» (так и только так называет это место под солнцем доктор Файх, настоящее название городка остается загадкой) начинают проводить в музее чуть ли не каждую свободную минуту и возмущаются, что он так поздно открывается в выходные и слишком рано закрывается в будние дни. Сюжет снежным комом катится с горы, обрастая диковинными подробностями и нелепыми персонажами: наркоманы, полицейские, эксцентричные богачи, сумасшедшие старухи и местные «игроки в бирбол» (от слова «Beer» – пиво, конечно же). В какой именно момент ситуация окончательно становится абсурдной, определить невозможно, скажу только, что она таковой становится. Поэтому, когда выясняется, что экзальтированные «любители искусства» основали своего рода религиозную секту, взяв на вооружение цитату из нашего родимого Федормихалыча «красота спасет мир», это не вызывает никакого удивления, скорее, даже облегчение: ну вот, наконец-то, приехали!

Хорошим все-таки химиком оказался директорский сын Санта-Клаус, черт бы его побрал! Можно сказать, гениальным…

Других идей касательно расширения зрительской аудитории у меня, увы, по-прежнему нет. Вот разве что московский художник Максим Илюхин предлагает завлекать зрителя в контекст современного искусства с помощью уловок: под прикрытием рекламных акций, развлечений и всяческих масс-мероприятий, игрового кино, видеоклипов и концертов, то есть того, с чем зритель уже привык сталкиваться и осознавать как стандартный атрибут социальной жизни, художник может незаметно подобраться к зрителю и включить его. Сегодняшнего зрителя уже невозможно шокировать, но его можно по-тихому обмануть, завлечь.

Ну…

Не знаю даже, что на это можно возразить. Разве что призвать на помощь старый добрый аргумент: «Не верю». Но идея все равно славная. Хотя химия, на мой взгляд, все же надежнее…

12. Бедное искусство

Казалось бы, родиной Бедного искусства должна была бы стать Россия, не зря же словосочетания «Бедная Лиза» и «Бедные люди» буквально со школьной скамьи ласкали наши уши!

Однако нас опередили. Термин Бедное искусство – всего лишь калькированный перевод итальянского «Arte Povera»; средиземноморские злодеи-авангардисты вроде Куннелиса и Мерца еще в конце шестидесятых оное «Бедное искусство» изобрели.

Разумеется, «бедным» искусство называется не в тех случаях, когда у художника нет денег, хотя определенная причинно-следственная связь между «бедностью» искусства и безденежьем автора вполне может иметь место. Для создания предметов бедного искусства используются недорогие или вовсе ничего не стоящие (природные, подручные) материалы и просто мусор, в изобилии имеющийся на любой городской свалке.

Кроме «бедности» материала, по идее, должна бы иметь место и некая скудность, лаконичность самого художественного высказывания. Но, насколько я заметил, об этом часто забывают, причисляя к «бедному искусству» и перегруженные смыслами объекты Флоренских, и сопровождаемые массивами текста пластилиновые ландшафты Мартынчиков, и даже инсталляции Бродского.

Мне-то кажется, что примерами бедного искусства являются, к примеру, живописные картоны Валерия Кошлякова, цикл весьма лаконичных работ Савадова & Сенченко на брезентовых палатках, трэшевые объекты Владимира Архипова (проект «Сваренные») и сложные конструкции питерских «Речников», собранные из металлолома, – все они, на мой взгляд, действительно представляют собой сочетание скудного материала и элегантно-лаконичного высказывания.

Даже не знаю, как тут быть, честно говоря: не вступать же в публичную дискуссию с другими материалами данного каталога…

Очевидно, следует не выпендриваться и просто согласиться с существующим положением вещей.

13. «Бойс»

Как «поэт в России больше, чем поэт», так и «Бойс» в России – больше, чем просто художник Йозеф Бойс.

Создатель художественных мифов, добровольный пленник собственного мифа, немецкий художник Йозеф Бойс сам стал одним из центральных мифов в «космогонии» русских актуальных художников.

Немецкий летчик, ас «Люфтваффе», чей самолет был сбит над Крымом в 1943 году, Бойс был чудом возвращен к жизни благодаря знахарскому искусству нашедших его тело крымских татар. Известный теоретик современного искусства Бенджами Бухло, впрочем, подвергает сомнению историю про катастрофу в Крыму – и небезосновательно, поскольку существует фотография, изображающая живого и здорового Бойса, стоящего перед почти неповрежденным U-87. Самое удивительное в этой фотографии даже не благополучное состояние самолета (и самого Бойса), а вообще сам факт существования фотографии. Кто мог его фотографировать? Татары своими жиро-войлочными фотоаппаратами? справедливо недоумевает исследователь.

Впрочем, если история «низвержения» и «воскрешения» Бойса действительно мистификация самого художника – тем лучше. Потому что это красивая мистификация, возводящая художественную биографию до уровня мифа и позволяющая самому художнику весьма бесцеремонно занять место в пантеоне богов. История гибели и «воскрешения» Бойса странным образом напоминает миф о самоубийстве и воскрешении другого аса – скандинавского бога Одина; воскресший Один принес из небытия тайну письменности (рунический алфавит), Йозеф Бойс – новый художественный язык. Бараний жир и войлок, которые были использованы для лечения его ран, стали первыми буквами этого языка. Знаменитая шляпа Бойса, без которой он отказывался фотографироваться и появляться на публике, недвусмысленно напоминает о войлочной шляпе Одина; в этом мистическом сходстве, разумеется, присутствует известный комизм.