Макс Фрай - Книга для таких, как я [litres с оптимизированной обложкой]

Тут, вероятно, следует расшифровать местоимение «им». Кто эти загадочные «они»? В Совет Кураторов ДОМа входят Алексей Айги, Глеб Алейников, Герман Виноградов, Елена Гончаренко, Игорь Гурович, Николай Дмитриев, Назар Кожухарь, Михаил Лабазов, Алексей Любимов, Назим Надиров, Виталий Пацюков, Александр Пепеляев, Лев Рубинштейн, Андрей Смирнов, Тамара Смыслова, Сергей Старостин, Рустам Сулейманов, Борис Юхананов.

Еще один важный момент: ДОМ, помимо прочего, является еще и своеобразным консультационным пунктом. Обладая уникальным опытом работы в области некоммерческой актуальной культуры, обширными связями и базами данных, сотрудники ДОМа охотно оказывают консультативную помощь начинающим артистам, которые пытаются сориентироваться в окружающем их социокультурном пространстве. Вспоминая собственную юность, когда по оному социокультурному пространству приходилось передвигаться исключительно вслепую, я полагаю, что такого рода консультации – высшее проявление гуманизма. Удивительно даже, что это действительно происходит.

Да, и вот еще что. Там, в доме 24 по Большому Овчинниковскому переулку, кроме всего, просто приятно провести вечер. ДОМ все-таки.

26. Еда

В начале девяностых, когда художественных галерей уже стало много, а воспоминания о прекрасной эпохе русского бума казались не воспоминаниями даже, а все еще как бы объективной реальностью, вернисажи выставок нередко превращались в пиршества. Много выпивки, много закусок. На вернисажи и ходили-то как на именины какие, чтобы выпить и закусить.

Однако это скорее «еда вместо искусства». А я собирался написать о еде в искусстве (не путать с «искусством еды»!).

Мария Чуйкова уже на протяжении нескольких лет время от времени делает так называемые «пищевые перформансы». В связи с Машиной практикой Слава Курицын придумал термин «быскусство» (быт + искусство). А Александр Гаврилов по этому поводу высказал совершенно неожиданную теорию. Ради возможности ее процитировать я, собственно, и затеял писать про «еду».

За двадцатый век потихоньку сложилась условная парадигма, в которой должен работать Настоящий Современный Художник. Ее основной вектор – травма и трата. Художник расчленяет, обездушивает и уничтожает. Если быть совсем честным, то идеальное произведение искусства – это самоубийство и самосожжение. Или даже лучше убийство, самоубийство и всесожжение. Типа обмотавшись детскими внутренними органами, предназначенными для трансплантации, – чтобы задействовать социальные контексты в той же идеологии трат. «К идеальному произведению непосредственно примыкают работы Мавромати, поздний Бренер, Криспинус из Новосибирска, который сам себе рот скрепками из степлера заколачивает. Поэтому умные и здравые художники начинают двигаться прочь, перетекают в зону позитивного делания». <���…> АЕСы кормят Васю Бычкова едой повара-китайца в акции «Желтый готовит – белый ест». Немецкие художники устраивают выставку «Руками трогать» – в одной комнате разложены фрукты, в другой навалены горы секонд-хенда. Выставка закрывается, когда фрукты съедены, а вещи разобраны посетителями. Маша Чуйкова кормит гостей. Это художественный аналог easy listening, заполонившей все евроамериканские дискотеки. Позитивное искусство – и в то же время подлинно авангардное движение.

Вот так.

27. Животные

Русские актуальные художники решительно неравнодушны к животным.

Комар и Меламид посвятили несколько лет работе в соавторстве со зверьем: слонов они учили рисовать, бобров – делать инсталляции, а обезьян – фотографировать (одна из их талантливых четвероруких учениц несколько лет назад с удовольствием снимала на московских улицах).

А ведь есть еще Олег Кулик, начавший диалог с живой природой с деяния вполне человеческого: убиения поросенка, а в итоге сам ставший «человеком-собакой».

Людмила Бредихина, художественный критик, жена и соавтор последних проектов Кулика, изобрела в связи с этим занятный термин: «зоофрения».

Звучит как диагноз. Впрочем, так и должно быть.

28. Жизнь как искусство

Я заметил, что размытость границ между жизнью и искусством (когда становится непонятно, где заканчивается одно и начинается другое) – явление весьма характерное именно для нестоличных, провинциальных художественных практик. Соприкосновение (пусть даже фрагментарное) с контекстом актуального искусства дает представление о разнообразии способов самовыражения (проще говоря, художнику становится понятно, что произведение искусства – не обязательно «картинка» или какой иной материальный объект, но и жест, поступок, деяние), а узость круга «посвященных» и «наличие отсутствия» аудитории как бы сводит на нет очевидную для обитателей более людных территорий искусства необходимость репрезентации.

Самым последовательным проводником идеи уничтожения границ между искусством и жизнью мне кажется уральский художник Александр Шабуров. Он поставил на уши всю художественную тусовку, когда попросил у Фонда Сороса грант на лечение зубов, объявив эту интимную процедуру художественным проектом и – это самое потрясающее! – получил необходимую сумму. Художник должен художником быть не на недосягаемой немецкой бьеннале, а сначала у себя дома, на кухне. Из самых обыденных отправлений организма художество делать; из дней рождения, свадеб и похорон. «Родился – хэппенинг, женился – перформанс, переехал на новую квартиру – инвайронмент», – так говорит Шабуров, перекраивая на свой лад дадаистский принцип, сформулированный Францем Журденом: «Искусство там, где художник; искусство – все, к чему бы он ни прикоснулся».

29. Журналы

Без журналов, работающих с непростым информационным полем актуального искусства, было бы вообще черт знает что: сплошная анархия и невнятность, никакого тебе структурирования художественного процесса и информационная целина. Однако все в порядке. Их у нас есть.

Мое поколение узнавало – если вообще узнавало! – о существовании русского актуального искусства (или как его тогда называли, не заботясь о точности терминологии, «авангарда») из легендарного журнала «А-Я», издававшегося в Париже и Нью-Йорке; его главным редактором был художник-эмигрант Игорь Шелковский. Журнал считался чрезвычайно диссидентской литературой, хранить его дома было опасно; я бы, впрочем, с радостью рискнул, однако заполучить его в собственность было тогда почти невозможно – хорошо хоть полистать в гостях порой удавалось. Именно в журнале «А-Я» я сам впервые увидел работы Вагрича Бахчаняна, Эрика Булатова, Риммы и Валерия Герловиных, Франциско Инфанте, Ильи Кабакова, Комара & Меламида, Копыстянских, Дмитрия Александровича Пригова, Леонида Сокова; первым теоретическим текстом о современном искусстве, который я прочитал, был «Московский романтический концептуализм» Бориса Гройса, опубликованный на страницах «А-Я».