Валерий Попов - От Пушкина к Бродскому

<...> В двенадцать часов на Невский проспект делают набеги гувернеры всех наций с своими питомцами в батистовых воротничках. Английские Джонсы и французские Коки идут под руку с вверенными их родительскому попечению питомцами и с приличною солидностию изъясняют им, что вывески над магазинами делаются для того, чтобы можно было посредством их узнать, что находится в самих магазинах. Гувернантки, бледные миссы и розовые славянки, идут величаво позади своих легеньких, вертлявых девчонок, приказывая им поднимать несколько выше плечо и держаться прямее; короче сказать, в это время Невский проспект — педагогический Невский проспект.»

И об этом Гоголь тоже знает не понаслышке — наверняка и он проходил здесь с вверенными ему чадами. Приехав в Петербург из малороссийского города Нежина, закончив лицей, где он прославился забавными байками и актерскими способностями, Гоголь был полон самых тщеславных планов, но в первое время вынужден был работать педагогом сперва в семьях, а после — в учебных заведениях.

«Но чем ближе к двум часам, тем уменьшается число гувернеров, педагогов и детей... <...> В это благословенное время от двух до трех часов пополудни, которое может назваться движущеюся столицею Невского проспекта, происходит главная выставка всех лучших произведений человека. Один показывает щегольской сюртук с лучшим бобром, другой — греческий прекрасный нос. Третий несет превосходные бакенбарды, четвертая — пару хорошеньких глазок и удивительную шляпку, пятый — перстень с талисманом на щегольском мизинце, шестая — ножку в очаровательном башмачке, седьмой — галстук, возбуждающий удивление, осьмой — усы, повергающие в изумление. Но бьет три часа, и выставка оканчивается, толпа редеет... В три часа — новая перемена. На Невском проспекте вдруг настает весна: он покрывается весь чиновниками в зеленых вицмундирах. Голодные титулярные, надворные и прочие советники стараются всеми силами ускорить свой ход. Молодые коллежские регистраторы, губернские и коллежские секретари спешат еще воспользоваться временем и пройтиться по Невскому проспекту с осанкою, показывающею, что они вовсе не сидели шесть часов в присутствии. Но старые коллежские секретари, титулярные и надворные советники идут скоро, потупивши голову: им не до того, чтобы заниматься рассматриванием прохожих; они еще не вполне оторвались от забот своих; в их голове ералаш и целый архив начатых и неоконченных дел; им долго вместо вывески показывается картонка с бумагами или полное лицо правителя канцелярии.»

И Гоголь тоже ходил по Невскому в этой зеленой чиновничьей толпе — покончив с преподаванием, служил в департаменте уделов, и потом изобразил с невиданной силой тягостную и трогательную жизнь чиновного люда. Вспомним его гениальную «Шинель» или еще более пронзительные «Записки сумасшедшего», где чиновник от бесправия своей жизни, от безнадежности сходит с ума.

Гоголь изобразил и блеск Невского проспекта, и сладкие грезы, возникающие тут, и опасность слишком сладких надежд. Лучше него про Невский не написал никто. Одно время он и жил тут неподалеку, на одной из близлежащих улиц — на Малой Морской. И туда мы еще заглянем.

Чуть дальше по той же стороне Невского находилась знаменитая книжная лавка Смирдина, где на открытии были и Пушкин, и Гоголь, и Крылов, и Жуковский, и Вяземский, и потом не раз встречались здесь. Сейчас туда поднимаешься на несколько ступенек и оказываешься в уютной кондитерской в старинном стиле, с книжными шкафами и надписью на стене, напоминающей о том, что здесь было.

Поперечные тихие улочки, пересекающие в этом месте Невский, назывались одно время громкими именами душегубов и цареубийц, боровшихся, впрочем, за светлое завтра. Улице Желябова, названной в честь вождя народовольцев, и улице Перовской, махавшей платочком своим единомышленникам, убившим Александра Второго, возвращены прежние исторические названия — Большая Конюшенная и Малая Конюшенная. Большая Конюшенная вдали упирается в здание царских конюшен и неказистую Конюшенную церковь, где отпевали Пушкина.

Между Мойкой, где была последняя пушкинская квартира, и Большой Конюшенной, ведущей к церкви, где его отпевали, стоит красивый голубой дом с куполом посередине. Это великолепное творение архитектора Жако — голландская церковь с двумя ее доходными домами по краям. В одном из этих домов жил знаменитый дипломат фон Геккерн, вошедший в историю прежде всего потому, что погубил Пушкина. Именно из-за его интриг в пользу его как бы приемного сына Дантеса, с которым его связывали вовсе другие узы, и состоялась роковая дуэль Пушкина: Геккерн усиленно сводил красавца Дантеса с женой Пушкина Натальей Николаевной. Успеха им добиться не удалось, но сплетни были для Пушкина невыносимы, и дуэль неизбежна. Именно в доходный дом голландской церкви было доставлено Дантесу оскорбительное письмо Пушкина, где он назвал Геккерна «старой сводней».

Другой злодей другой эпохи тоже отметился в этом доме. После революции, в двадцатые годы, в Питере «блистал» знаменитый грабитель Ленька Пантелеев — его налеты славились необыкновенной дерзостью. На его поимку была брошена вся милиция, были присланы лучшие агенты из Москвы — а он щегольски появлялся в самых людных местах, дорогих ресторанах так, словно ничего не боялся. Милиция обкладывала его в очередной раз — и он в очередной раз непостижимым образом уходил. Город был полон невероятными слухами и вымыслами — вплоть до того, что Ленька — гость из преисподней. Но гораздо шире ходил слух о благородном разбойнике, грабящем неправедных богатых и помогающем сирым и бедным, посещающем обиженных вдов с риском для его жизни. Легенды такие, начиная с Робин Гуда, весьма живучи и, видимо, соответствуют мечтам забитого народа — особенно характерно возрождение этой легенды в эпоху НЭПа, когда народ вместо результатов революции, которых он ждал, увидел жирных и наглых нэпманов. В то время в доме Голландской церкви находился шикарный обувной магазин Петрокожтреста — элитный, как бы сказали теперь (и сейчас Невский занят модными бутиками). Ленька попался вовсе не у бедной вдовы, придя к ней с помощью (было ли такое?), а при покупке очередных модных «шкар». Без этого он, видимо, уж не мог. Появился он там, как всегда, спокойно и в самое людное время, светски раскланиваясь со всеми, кто смотрел на него, открыв рот. Видимо, без таких представлений он тоже не мог уже жить, за что и заплатил жизнью. А город, видимо, не может жить без легенд, пусть даже злодейских.

Милиция сбежалась к этому дому — и Ленька опять, отстреливаясь и заодно пристрелив нескольких своих восторженных почитателей, снова ушел!