Валерий Попов - Евангелие от Магдалины [Романы]

Мы с Изергиной думали об одном и том же, но первая заговорила она.

— Выбрось это из головы! — сказала она решительно. — У тебя будет еще нормальная семья и нормальные дети. А так ты отрезаешь себе этот путь.

— Да что у меня будет? — с отчаянием произнесла я.

Тут к Изергиной вошла секретарша Люба и что-то ей прошептала, глядя на меня.

— Там... тебя спрашивают! — строго сказала Изергина.

Я вышла. Это был Влад.

Мы спускались с ним вниз с холма. Солнце то скрывалось в тучах, то выглядывало опять.

— Но я же не знал этого! — стонал Влад.

Я заплакала.

— Да, мы страшные грешники, — проговорил он. — И нам положено мучиться до конца дней. Но — Бог послал нам Ксюху, чтобы спастись!

Я глянула на него. Только что я думала почти о том же, но — без него.

— Ты имеешь в виду... — Я уставилась на него.

Он кивнул.

— Но... чтобы удочерить ее, нам надо, как минимум, пожениться! — сказала я.

— Но когда-то мы мечтали об этом! — вскричал он. — Чуть больше года прошло!

И все изменилось. И мы уже не те.

— Мы спасем ее, а она — нас! — произнес Влад страстно.

Мы только что с Изергиной закончили оформление бумаг на Ксюху. Кто бы мог ожидать, что будет столько преград — неофициальных и официальных. Даже в Министерстве здравоохранения начальник отдела был против того, чтобы разрешать американскому хирургу трогать сердце русской девочки. Родителей Ули Семеновой из Зеленограда он «накачал» так, что они гордо отказали американцам в операции. Пусть девочка помрет «патриоткой»! Боже, сколько гадости прилипло к этому, и так быстро! На Ксюху он согласился только после того, как узнал, что она круглая сирота, безвестный подкидыш, и, значит, в случае чего родители «не снимут с него скальп» (его слова). Удочеренную девочку он «не отдаст врагу» — так больше риска лично для него. Пусть Ксюха и останется сиротой — лишь это ее может спасти. А Влад — дополнительное беспокойство. Дай только ему волю — наломает дров! Вот такая «любовь»!

— Поезд ушел, — сказала я скучно.

Он повернулся — и побежал.

Пришел август.

И вот настал этот день. Накануне я весь вечер сидела с Ксюхой. Если расстаемся надолго (о худшем я не думала) — пусть запомнит меня!

Да, это был исторический день, но не из прежней истории, а уже из новой: происходило то, чего раньше быть не могло. О Ксюхе и ее «высокой миссии» уже трендели и радио, и телевидение. Эта маленькая девочка рисковала своим сердцем (и даже без ее согласия), для того чтобы жизнь стала лучше, для того чтобы (в будущем?!) таких, как она, можно было спасти. В толпе репортеров, сверкающих объективами фото- и телекамер, я стояла на горе у ворот монастыря, и все мы пристально, до слез, вглядывались в уходящее за горизонт шоссе, обсаженное огромными старыми ветлами, ведущее прежде в Петербург, потом — в Ленинград и вот теперь — решилось! — опять в Петербург. Это были последние минуты, когда я еще могла пообщаться с Ксюхой, но я специально ушла. Вдруг мы вцепимся друг в друга и нас будет не оторвать? Я почему-то знала, что она больше не вернется сюда. Другие люди и другие силы, гораздо более мощные, чем раньше, заберут ее. Зайти к ней?.. Поздно. Показалась машина. Сначала саму ее было не видно: сверкнул, отразив солнце, длинный луч от лобового стекла и тут же исчез — машина въехала в тень дерева. И снова, поймав солнце, кинула луч и снова исчезла, попав в тень. Специальная «скорая» из Питера с опытной кардиобригадой — Влад сумел этого добиться.

И вот в сопровождении толпы сестричек, нянечек и врачей вышел Влад («начальник экспедиции»), бережно неся на руках Ксюху. Застрекотали камеры. «Скорая» подъехала. Ксюха беспокойно озиралась. Искала меня?

«Я сейчас», — пробормотала я.

Убежала внутрь — и через минуту вышла с сумкой.

— Я с вами! — сказала я Владу.

И увидела абсолютно счастливый его взгляд!

...И через час — абсолютно несчастный. «Скорая» брала затяжной крутой подъем — и Ксюха вдруг стала задыхаться. Глазки ее заметались то ко мне, то к Владу. «Эй! Вы что?» Потом глазки ее закатились, она стала почти фиолетовой, и на ее тоненькой шейке вздулись уже довольно мощные, как жилы, вены. Сколько раз она жадно тянула через них воздух! А дышать нечем все равно. Реаниматор накрыл ее маленькое личико маской, и вены, еще несколько раз вздувшись, опали. Ксюха лежала тихо... Все?

Крис

Я уже начинал выходить из себя от бесконечных стаканов жидкого кофе в больничном буфете и от визитов к Харитону Борину — главному хирургу больницы и главному бюрократу. Тот говорил со мной все более высокомерно, как с надоедливым просителем. Зачем я сюда приехал, бросив все, и, главное, семью, в которой не так уж благополучно? Джуди время от времени звонила Горбачеву (тот дал ей свой личный номер) и иногда давала послушать мне его мягкий, гортанный голос. Мне стало казаться, что он не знает всей правды о стране. Может быть, даже «гласность», о которой столько говорят в России, где-то и присутствует, но уж «ускорения», о котором тоже твердят все время, точно нет. Если то, что происходит сейчас в больнице, называется «ускорением», то как же назвать то, что было раньше? Раньше, я слышал, операции здесь все же делались, и русская хирургия в некоторых областях, например в пульмонологии, была очень сильна. Так что, по-моему, мы сейчас как раз наблюдали «замедление».

Все это я хотел сказать, когда в очередной раз оказался в кабинете Борина и глядел на сладко улыбающегося с портрета Горбачева, уверяющего, что «процесс пошел». Борин, даже не поздоровавшись, продолжал важный и неторопливый разговор по телефону. Если бы я так повел себя хотя бы с уборщиком моего кабинета, вспыхнул бы скандал и с моей репутацией было бы покончено. Однако Борин считал себя вправе вести именно так. Я хотел уже встать и уйти и тут же улететь. У меня достаточно было своих проблем. Я еще успевал немного погостить у моих родственников в Луизиане. Это был мой последний шанс отдохнуть перед длинным годом работы — мне предстояло сделать за год более тысячи операций, весь год у меня был расписан буквально по часам. А я вместо отдыха томился здесь, глядя на портрет Горбачева, большого мастера говорить, как я понял. А мои нервничали без меня в Луизиане, Марта никак не находила контакт, — я это понял по телефонным разговорам — не ладила с моим старшим братом Билли, рыбаком-выпивохой, особенно ее тревожило его влияние на детей, которые с восторгом проводят с Билли все время. Что я мог сказать ей? Я даже не провел тут ни одной операции! Такого не было со мной уже двадцать лет! Оказывается, безделье — это самое трудное времяпрепровождение. Но стоило ли ради этого открытия лететь так далеко и терять столько времени? Я уже встал, чтобы уйти, но тут вдруг Борин положил трубку и вдруг вполне благожелательно обратился ко мне на ломаном английском (я предпочитал общаться на ломаном русском):