Валерий Попов - Очаровательное захолустье [Повести]

Вскоре она оказалась студенткой университета и одновременно — что было почти невероятно — инструктором Отдела культуры обкома ВЛКСМ. Как она взлетела? Загадка! С. утверждает с пафосом, что, исчезнув с его улицы, Анжела продвигалась вовсе не «узким местом вперед»: после измены жениха-грузина все мужчины долго ей были отвратительны. В этом С. клялся... уж если ему!.. Когда Анжела принесла белье в последний раз, С., увлеченно рассказывая о балете, пытался показать ей несколько дуэтов — и был отброшен с яростью.

— Нет, — эффектно заканчивал С. эту историю. — Я больше чем уверен, что она и «там» стирала... Но на каком уровне?!

Эту историю я вспомнил неожиданно, возвращаясь из города, стиснутый в электричке.

Да, съездил неудачно... Ну а чего ж ты хотел?

Главное, что Панночка явилась в издательство вовсе не с местью, наоборот — полная светлых надежд! И что мы с нею сделали?

Тогда, вызвав меня первого, она размашисто, по-партийному расцеловала меня.

— Кто старое помянет... — и уже разливала коньяк.

— Представь своим бандитам! — через четверть часа добродушно попросила она.

Войдя на редсовет, она вольно, вовсе не по-партийному, уселась на подлокотник кресла, эффектно подчеркнув божественное бедро.

— Давайте по-простецки! — проговорила она.

То, что она предложила, ошеломило даже и нас, уже обреченно ждущих чего-то невероятного.

Совместную нашу работу она предложила начать... с публикации секретных документов Смольного, которые ей удалось как-то вытянуть, — показывающих, как сказала она, самые неприглядные стороны партийной жизни!

— Делать так делать! — сказала она решительно. — Сор без остатка выметать!

— И сколько... его? — пробормотал Гиенский.

— Кого?

— Этого... мусора?

— На три года хватит печатать! Ну, что пригорюнились?

Она явно была разочарована нашей квелостью! Семьдесят лет они ныли, что им не дают дышать, и вот только пахнуло свободой — сразу в кусты?!

Все это читалось в ее взгляде.

— Но у нас... годовой план! — пролепетал Гиенский.

— Читала я ваши планы! — Движением кисти Панночка как бы сбросила их со стола. — Все чушь, приспособленчество... Ну как?

Расходились мы хмуро.

— Опять хотят задолбать нас своими декретами, — проворчал Сашка.

— Пусть даже и тайными, — добавил я.

На следующих редсоветах она настаивала на своих огневых планах, презирала нас, называла «клячами режима» — мы понуро вздыхали. Кончилось это тем, что кто-то (видно, особенно переживавший за свою книжку в плане) написал на нее анонимку в Смольный — и анонимкой этой она презрительно размахивала перед нами уже на следующем редсовете, оказавшемся последним.

Ясное дело, что неудачно съездил... А ты бы как хотел?

Поняв, что тут больше мне не светит — ни аванса, ни пивной, — я сдал свою квартиру знакомой финке и уехал, лишившись квартиры, с семьей на дачу... хотя и на даче этой все вовсе не так, как вы думаете.

Просидев там в сырой комнате фактически без стен, я решил все же рвануть в город: а вдруг я что-то пропускаю и что-то там идет?

Гиенский сидел теперь в маленькой клетушке (в бывшем роскошном кабинете главного редактора был чей-то солярий, стояли — я заглянул — лучистые гробики, в которые ложились голые люди). Гиенский — как и все мы — успел ухватить власть как раз в тот момент, когда она абсолютно ничего уже не значила. Кабинет, увы, не тот... не говоря уж о машине.

— Ты слышал, что сделала эта дура?

Так начинался теперь каждый наш разговор.

— Забрала фактически издательство себе! Приватизировала! И коллектив единогласно выбрал ее директором! Все!

Единогласно — значит, и ты проголосовал?

Естественно, что коллектив, изголодавшийся по соляриям, выбрал ее! Гиенский тайно надеялся, что выберут его... но за что должны его выбрать... за снобизм и высокомерие? Это ценят лишь близкие друзья.

— Все ваши папки, кстати, выбросила на помойку! — мстительно (за что мстит — непонятно) проговорил Гиеныч.

— Как — на помойку? На какую?

— Извини... ты за кого меня считаешь?!

— Ах да...

Оскорбленный вид Гиенского говорил: ты можешь считать меня кем угодно, но, надеюсь, не человеком с помойки?

Кстати, более чем уверен, что тут они сблизились — он тоже выкидывал наши папки... Всех ненавидит, кроме классиков... и тех терпит лишь потому, что их не сковырнуть.

— ...И когда я возражал против этого, знаешь, что она мне ответила?

— Что?

— «А что хорошего я видела от вас?»

Да-а... тут она права... Хорошего мало.

— И... что? — выдавил из себя я.

— И — все. — Гиенский поднялся.

Кстати, в дальнем углу электрички я увидел, придавленным, его... Но мы пугливо отвели взгляды... О чем еще говорить?! Немного отдохнуть можно?!.

Отдохнешь тут, обязательно!.. Не то место!

— Лучший писатель современной России!

Мы с Гиеной еще больше скукожились: речь явно не о нас!

Перед электричкой я еще забежал в свою квартиру (бывшую), выпросил у финки двести долларов за аренду — на месяц вперед. Кайза приехала сюда изучать стрессы... но боюсь — не многовато ли будет?

— Благодарю вас! — небрежно расстегнул боковую молнию на сумке, кинул бумажки... кстати, надо переложить... но момент выбрать, когда бы никто не смотрел...

— Лучший писатель России!

Прямо в ухо орет этот офеня с буйными льняными кудрями, прижатыми берестяной ленточкой, и пузатой сумкой на боку... Увесисто пишут!

— Афанасий Полынин!

Господи! Никогда не слыхал.

Портрет Полынина... мужественные щеки... прямой, честный взгляд... но почему-то сквозь черные очки.

— Необыкновенно увлекательный, правдивый роман...

Встречный поезд, прогрохотав, заглотил часть рекламы — но осталось немало:

— ...Честный, принципиальный хлопец, ненавидящий несправедливость, сызмальства связался с ворами... в восемнадцать лет несправедливо получил срок...

Снова встречный грохот — но, увы, краткий...

— ...Выйдя, долго страдал от всеобщего недоверия, снова был вынужден красть... но потом прозрел, ушел в монастырь. Там совершил групповое изнасилование — дьявольское наваждение, снова сел — и окончательно уже прозрел. Дешевле, чем на складе, — всего десять тысяч.

Я вдруг представил себе, что мог бы съесть на эти деньги, глотнул слюну.

Полынина, что интересно, активно брали. Такой коктейль — святости в сочетании с дьявольскими наваждениями — всех устраивал.

Я тоже потянулся к сумке, но — открывать молнию — пред всеми, мелькать долларами в кошельке? Нет. Афанасий Полынин не стоит такого риска... тем более тут поблизости вполне могут оказаться его ученики.

Гиенский вслед удаляющемуся Полынину скорбно вздыхал. Но вышел, однако, вместе с толпой зажиточной интеллигенции в Комарове — зацепился все-таки! — а я поехал дальше.